Антуан д'Эстет - Flamma

— В общем, экономки у вашего дяди не было, — наконец вернулся к своему рассказу Дэве, — а последние несколько месяцев его жизни, господина Пичера окружали только престарелый дворецкий и столь же почтенного возраста горничная, из коих добиться чего-то вразумительного мне не удалось. Однако, памятуя отзывы о вашем дорогом дядюшке, я решил наведаться туда, где всегда можно приятно провести время в компании с выпивкой и женщинами.

Стук пальцев священника по столу резко оборвался.

— Как любил ваш покойный дядя, — с лукавой улыбкой поспешил вставить констебль, заметив на себе тяжелый взгляд Люциуса. — И единственным таким местом, более-менее приличествующим лицу дворянского происхождения, в Дербишире был местный постоялый двор. Не «Стар Инн» конечно, но, в сравнений с остальными тамошними забегаловками, заведение вполне достойное. Никого по фамилии Сертэйн там само собой не знали, зато про Алджернона Пичера, коего там величали попросту «Барон», кое-что выяснить мне удалось. В том числе и то, как он проводил время 11-ого февраля.

Дэве бросил на архидьякона многозначительный взгляд, словно напоминая, что названное число — именно то, коим было помечено письмо о смерти барона Анкепа.

— Ну, — показал, что помнит это архидьякон. — Продолжайте.

Констебль усмехнулся нетерпеливому любопытству священника.

— Если коротко, — начал Дэве выполнение просьбы Люциуса, — то ваш дядя и впрямь был тот еще пройдоха по части дорогих вин да смазливых дамочек. И одной из них ничего не стоило напоить «Барона» до такой степени, что он, шутки ради, запечатал своим перстнем письмо о собственной смерти.

Архидьякон изумленно вскинул брови.

— Ему было известно его содержание? — спросил он.

Констебль кивнул.

«Странно…» — подумал Люциус нахмурившись. — «Как часто в последнее время мне доводилось слышать о судьбоносном выборе… и вот новый пример».

Эта новость почти уверила его в том, что завершающий этап судьбы барона Анкепа нёс на себе нечистый след Мортимера, но одно обстоятельство все еще смущало священника.

— А вы узнали, кто была эта дама? — поинтересовался он у Дэве.

Тот снова сделал утвердительный жест.

— Разумеется. Однако за достоверность этих сведений я не поручусь: сами понимаете, они добыты из уст таких людей, которые и о вчерашнем дне с трудом вспоминают.

— И все же, — настаивал священник.

— Женщина лет тридцати; розовощекая и полнотелая, — ответил констебль и, бросив на архидьякона, явно недовольного таким скромным описанием, смеющийся взгляд, добавил: — Мне даже повезло настолько, что один из завсегдатаев постоялого двора назвал (весьма, кстати, недружелюбным тоном) ее имя… — Дэве подался чуть вперед и, пронзив Люциуса резко посерьезневшим взором, сказал: — миссис Скин, — а затем, откинувшись на спинку стула, в свою очередь спросил: — Не удивительно ли, что и о ней вы просили меня разузнать?

Архидьякон промолчал. Его разум с судорожной быстротой стал хвататься за обрывки добытой констеблем информации и вплетать их в нить произошедших с февраля по сей день событий. Более чем четырехмесячная история явственно предстала перед мысленным взором священника во всем своем неприглядном виде, и он ужаснулся, осознав, что почти вся она писалась под диктовку одного лишь человека.

— Я просил вас узнать также… — не обращая внимания на изменившийся тон констебля, начал Люциус.

— О Мортимере? — подхватил Дэве.

Архидьякон со все еще задумчивым видом кивнул.

— Это имя… — с неудовольствием и смятением протянул констебль. — Немногим оно известно, но из тех, кто его знает, одни постоянно снедают себя внутренними терзаниями, а другие отчего-то страшно высокомерны. И те и другие считают, что искать Мортимера не нужно, ибо, если вы ему понадобитесь, он найдет вас сам. Вот только первые добавляют к этому «Не дай Бог!», а последние — «Надейся…».

Дэве поднялся из-за стола и заглянул Люциусу прямо в глаза.

— Как бы то ни было, я не хочу вмешиваться в ваши с ним дела, — сказал он, — потому как уверен: они на порядок более мерзкие, нежели даже убийства.

***

В речи и поведении констебля вновь, — как несколько месяцев назад, — появилась неприязнь и враждебность к архидьякону, словно добытые сведения не только напомнили ему о былых подозрениях, но еще и укрепили их. Поэтому, со сказанными не самым доброжелательным тоном словами…

— Позвольте откланяться.

…и действительно небрежно поклонившись, он сделал шаг в сторону выхода из таверны. Однако звон монет заставил его остановиться. Это Люциус, в своей задумчивости не заметивший произошедших с Дэве перемен, выложил на стол кошель, издавший своим содержимым столь приятный для, успевшего попривыкнуть к кабакам, констебля бряцающий звук.