Антуан д'Эстет - Flamma

Надо же! Священник, — служитель Божий, — явился причиной моего отчаяния, пусть невольно, но… как мне больно и как… завидно. Впрочем, я не имею ни права, ни желания винить или упрекать вас в чем-то, и у меня нет ни капли супротив вас злобы. Не нужно мне и сочувствия, просто… я хочу чтобы вы знали: сегодня я отплываю на войну с твердым намерением не вернуться обратно, а Жанну… бесподобную Жанну поручаю вашей любви. С надеждой на то, что вы разделите с ней счастье, на которое когда-то мог рассчитывать и я

На следующее утро, — ни свет, ни заря, — чтобы наверняка застать Жанну дома, Люциус отправился на Пудинг-лейн — в дом пекаря Томаса Фаринера.

Тихие улицы еще только начинающего просыпаться Лондона и мягкая прохлада свежего летнего утра, сопровождавшие священника своим спокойствием, резко контрастировали с висевшим на душе тяжким грузом другим его спутником — письмом Кристофера Жанне. Люциус был почти уверен, что именно она открыла молодому человеку правду, которой тот не смог выдержать, а посему, вместо того чтобы просто передать письмо, он решил лично поговорить с девушкой и обратился к отворившему дверь слуге Фаринера с твердо изъявленным пожеланием:

— Я хочу видеть мисс Жанну Обклэр. Она, если не ошибаюсь, здесь служанка.

Молчаливый слуга низко поклонился высокому гостю и жестом пригласил архидьякона сначала войти в дом, а потом, закрыв за ним входную дверь, проследовать в помещение для служанок. В небольшом особнячке королевского пекаря в столь ранний час не спала только прислуга и, дабы не разбудить хозяев, провожатый архидьякона старался действовать, на сколь это возможно, осторожнее и соблюдать тишину, что накладывало на каждый его шаг и каждое его движение отпечаток некоторой медлительности, сильно раздражавшей Люциуса, стремившегося скорее покончить с предстоящей ему беседой. Но наконец, слуга по-прежнему мягко, почти бесшумно, отворил перед архидьяконом очередную дверь и, отступив в сторону, пропустил его в светлую горницу тихо, но весело хохочущих служанок Фаринера.

Кроме Жанны в комнате находились еще две женщины в белых чепцах горничных, но повинуясь суровому взгляду вошедшего священника, они весьма резво соскочили со своих табуретов и, прихватив с собою неразговорчивого слугу, исчезли за дверью. Жанна и Люциус остались одни.

— В прошлый раз, мисс Обклэр, — начал архидьякон, сделав по комнате несколько шагов, — мы, помниться, расстались с вами не самым лучшим образом.

— Да уж… — усмехнулась Жанна, под пристальным взором священника отводя глаза в сторону.

— И я хотел бы узнать, — продолжал Люциус, — к чему привела вас наша… разлука.

Реснички девушки удивленно взметнулись ввысь.

— Пришли полюбоваться на разбитое вами сердце? — с недоброй искоркой спросила она.

— Нет, — спокойно поправил архидьякон, — сообщить о сердце разбитом вами.

С этими словами он протянул Жанне письмо Кристофера, но пока что предназначенное не ей, а другое — адресованное ему самому.

— Не от вас ли несчастный узнал о… — Люциус не смог произнести: «о ваших чувствах ко мне», и, просто указав пальцем на письмо в руках Жанны, закончил: — …об этом?

Девушка тем временем скоро пробежалась взглядом по строчкам одного из последних посланий Кристофера.

— Ну да, от меня, — закончив чтение, подняла она глаза на архидьякона, и, пожав плечиками, добавила: — но я поступила ровно так же, как и вы — просто открыла ему правду.

Люциус закусил губу: слова Жанны были более чем справедливы, но ее бесчувственность поражала.

— Неужели вам абсолютно безразличен, тот, кто вас так любит, — не веря в то, что женщина может быть столь холодна, поинтересовался архидьякон; и тут же с грустью поправился: — точнее — любил.

— Я, кажется, уже говорила, — равнодушно заметила Жанна, — мне нет дела до тех, кто любит меня, если это не те, кого люблю я. А он, — она махнула исписанным рукою Кристофера листком, — оказался еще и слабым.

— Слабым? — переспросил Люциус. — Он поступил во флот, он отправился на войну, он пошел смерти навстречу!.. и все это от несчастной любви… Нет, он не слабый — он просто… романтик.

Жанна расхохоталась.

— Романтик…, — хмыкнула она. — Пусть так, но он добровольно расстался с жизнью: он спасовал перед неудачей и… уступил сопернику.

— Я не был ему соперником! — гневно прорычал архидьякон. — Вы это знаете, я это знаю!.. И он это знал…