Антуан д'Эстет - Flamma

Архидьякон не ожидал от любовницы короля столь рьяного заступничества за простую горожанку (к тому же ей неизвестную), но чем сильнее увязала леди Палмер в сетях Люциуса, тем большее значение приобретал он в ее глазах. Поэтому возможность вступить в спор пришлась для него очень кстати.

— Простите, миледи, вы не правы! — возразил Люциус. — Я был далек от того чтобы кого-то в чём-либо ограничивать — я лишь давал совет; однако, быть может, совершил ошибку высказав его в несколько категоричной форме. Но и вы в свою очередь забываете о том, что речь идет не только о девушке… — он выразительно взглянул на внимавшую ему миссис Палмер и та, задумчиво кивнув, сделала архидьякону знак, что он может продолжить. — Для священника же, позволительна только самая целомудренная и чистая любовь, — заключил тогда Люциус, — каковой, несомненно, является платоническая.

Леди Палмер молча взирала на архидьякона и будучи абсолютно уверена в небезупречности последнего вывода не находила все же опровержения его словам. Впрочем, Люциус, пользуясь возникшей паузой, сам пришел ей на помощь.

— Правда, из вашего определения любви я могу вывести еще один вид ее, в котором симпатия и страсть находятся в равновесии и взаимно дополняют другу друга — любовь гармоничная, полная, искренняя, — говорил он, вызывая в глазах миссис Палмер проблеск надежды только для того чтобы следующей фразой безжалостно погасить его. — Такая любовь идеальна для мирян; но и она, к сожалению, не подходит священнику: ибо там, где дух главенствует над плотью, нет места гармонии.

— Как собственно и в обратном случае: когда душа покоряется желаниям тела, — грустно промолвила леди Палмер. — Но ведь так всегда и бывает — одно верховенствует над другим. — Она бросила взгляд в сторону, где должно быть находился Карл II и тихонько, будто спрашивая саму себя, произнесла: — Неужели это значит, что совершенной любви не существует?

Люциус пожал плечами: «Кому как не фаворитке короля должен быть известен ответ на этот вопрос» — означало его движение.

— И что делать, если достичь подобной любви так неудержимо хочется? — не замечая жеста архидьякона, спросила миссис Палмер.

И на мечтательном лице ее отразилось столько светлых грёз и иллюзий, что Люциусу стало не по себе от того, что они, возможно, будут им развеяны.

— Ждать, — просто сказал он, всячески стараясь смягчить свой неоднозначный ответ, — ведь влюбленность не всегда любовь. — Кое-кто улыбнулся, признавая справедливость этих слов, а за ними уже следовали другие — столь же мало успокаивающие, сколь и верные: — Или смириться — ведь помимо любви есть еще и привычка.

***

В том же духе проходил и весь последующий разговор. Вот только от частностей перешли к общему.

— Для любви нет религии, нет науки, нет философии. Для любви нет даже разума. Только сердца и души существуют для этой могучей силы, связующей судьбы людей своими дурно сплетенными нитями… — вдохновенно говорила миссис Палмер.

— …вожделенные концы которых, так сложно отыскать в паутине жизни среди множества причудливо разветвляющихся шерстинок, постоянно уводящих нас куда-то в сторону, — продолжал ее сравнение Люциус.

И беседа грозила затянуться очень надолго, если бы не вмешательство в нее герцога Бэкингема.

— Как можно говорить о любви иной, нежели любовь к ее величеству? — некстати и совсем не к месту сказал он, указывая на Екатерину и ее свиту. — Разве кто-то может быть более достойным этого чувства, когда в зале присутствует сама королева?

Ответом ему был полный неудовольствия взор леди Палмер. Но архидьякон, давно почувствовавший неприязненное к себе отношение со стороны Бэкингема, понял, что вопрос предназначен именно ему и, к тому же, с вполне определенной целью.

«Глупец!» — решил Люциус. — «Неужели он действительно надеется сбить меня с толку таким никчемным способом?».

В самом деле: предположение герцога о том, что архидьякону неизвестно про соперничество между королевой и фавориткой было более чем наивным; и своим высказыванием, Бэкингем повредил больше себе, нежели Люциусу.

— Подобострастные поклоны, заискивающие взгляды и льстивые речи — есть проявления не любви к женщине, а преклонения перед ее титулом, — холодно произнес архидьякон. — И поскольку мне известны добродетели куда более значимые, чем звучные имена и звания, то я склонен считать ваши слова, милорд, несмотря на их верноподданническую подоплеку, чуть ли не оскорблением для присутствующих здесь дам.