Эллен Грин - Лабиринты веры

Я защищалась от нее – была вежливой, но независимой. Но однажды утром в зале суда наши отношения изменились. Я ассистировала переводчику, которого вызвали в суд на слушания дела одного молодого человека, доминиканца, арестованного за наркотики. Он не умел или не хотел говорить по-английски. Кричал по-испански на судью и плевался, и, пока не прибыл переводчик, с ним ничего не могли поделать.

Когда Джоанна увидела, как я вхожу в зал, она закатила глаза и что-то сказала сидевшему рядом секретарю. Другой переводчик, Томас, начал переводить с испанского слово в слово:

«Все это дерьмо. Я этого не делал. Я на вас в суд подам. Вы так поступаете, потому что я доминиканец».

Неожиданно подсудимый переключился на французский. Томас, смутившись, замолчал и только слушал.

Судья посмотрел сначала на подсудимого, потом на Томаса.

«В чем проблема?»

«Он заговорил на креольском», – подскочила я.

Подсудимый повернулся ко мне и произнес сердитую тираду.

«Скажите ему, чтобы говорил по-испански, – велел судья. – Иначе мы отправим его в камеру, и он будет сидеть там, пока не вспомнит».

«Я могу переводить, ваша честь».

«Тогда переводите. Пора заканчивать».

Я набрала в грудь побольше воздуха:

«Да пошли вы все, белые жирные задницы. Думаете, что упрячете меня за решетку? Я сначала прикончу вас. Я делаю что хочу, и никто не остановит меня. Вы даже не знаете моего настоящего имени и откуда я, потому что вы все тупые. А ты, сучка, думаешь, будто знаешь мой язык. Тебе только и нужно, чтобы тебя хорошенько вздрючили».

Я произнесла все это с каменным лицом. Судья уставился на меня, в зале воцарилась гробовая тишина.

«Я считаю, что он гаитянин, а не доминиканец, – добавила я. – Я бы вызвала ИТП [3] ИТП – Иммиграционная и таможенная полиция США. ».

Позже Джоанна отвела меня в сторону:

«А здорово получилось с тем парнем сегодня утром. Должна признать, это было забавно».

Я слегка наклонилась к ней:

«Что именно? Когда он назвал тебя белой жирной задницей? Или когда сказал, что мне только и нужно, чтобы меня вздрючили? Что, кстати, мне совсем не нужно».

Джоанна громко расхохоталась:

«Но ты же в порядке как-никак».

Ее холодность исчезла, а та история стала шуткой. «Эй, Ава, я в город. Тебе что-нибудь нужно? – Если я отвечала «нет», она добавляла: – А тот заключенный сказал, что нужно. Только я не смогу купить это в гастрономе».

Мы стали вместе ходить на обед и иногда даже выпивали по бокалу вина, которое потом заедали мятными конфетками, чтобы от нас не пахло. Узнав Джоанну получше, я обнаружила, что она – открытый, душевный, честный человек. Мы были полными противоположностями, но в самых важных аспектах между нами установилась прочная связь. Наверное, мы представляли собой забавное зрелище, когда вместе шли по коридорам суда. Я всегда была стройной, но полгода нервотрепки и недоедания сделали меня костлявой. Одевалась я обычно консервативно и часто в черное. Джоанна же была невысокой, полноватой, с рыже-каштановыми волосами, оттененными прядями с искусственной проседью, со слишком ярким макияжем, безвкусными украшениями, в плотно, иногда даже излишне плотно облегающей одежде и всегда на высоких каблуках.

– Так ты будешь кормить меня или нет? – снова спросила она. – Яичница с беконом вполне сойдет.

Оглядываясь по сторонам, Джоанна вслед за мной проследовала на кухню.

– На ум приходит отравление птомаином. Может, я просто выпью кофе.

Она села за кухонный стол, а я стала мыть кофейник.

– Так что происходит, Ава? Я хотела поехать с тобой, ну в тот дом с фотографии.

Я рассказала ей о полароидном снимке, но не хотела брать ее с собой. Мне нужно было все сделать самой. Я продолжала сосредоточенно мыть кофейник намыленной губкой.

– Я и сама справилась.

– Как ты думаешь, почему Клэр сохранила фото? Почему она не выбросила его? – Джоанна внимательно вглядывалась в мое лицо. – Не обижайся, но впечатлительной и сентиментальной она не была. Да и доброй тоже, если судить по тому, что ты рассказывала.

У меня защемило сердце: все это было правдой, которую мне не хотелось признавать. На нашем холодильнике никогда не висели детские рисунки. Мои самодельные открытки на День матери выбрасывались на следующий день. Все нити, которые обычно связывают мать и дочь, рвались от постоянной критики, злости и моих периодических запоев. Я налила две чашки кофе и села напротив Джоанны.

– Фотографию она сохранила не из сентиментальности. Вероятно, та имела для нее какое-то значение.