Кортни Коул - Ноктэ

Но ему просто придётся писать где-то ещё.

Я должна сделать всё возможное, чтобы защитить его от самого себя.

Задержав дыхание, я вытаскиваю дневник. Потому что в последний раз, когда я его прочла, то была напугана несколько недель.

Его потаённые мысли приводили меня в ужас тогда и они ужасают меня сейчас.

Несмотря на это, я дрожащими пальцами раскрываю переплёт.

А затем застываю.

Полностью и совершенно неподвижно.

Внутри, под обложкой, лежит сложенный лист бумаги, но я уже вижу, что это.

Рисунок Деэра с моим изображением.

Когда Финн его достал? Посреди ночи?

Не в силах дышать, не в состоянии чувствовать, я аккуратно разворачиваю листок, и у меня сжимается сердце.

«МОЯ», — нацарапано на красивом эскизе. Повсюду. Большими буквами, маленькими буквами, с интервалом между буквами. Каракули, начертанные жирным шрифтом.

МОЯ МОЯ МОЯ МОЯ МОЯ МОЯ

Я не могу дышать.

Не могу думать.

Всё, что я знаю, — мои пальцы дрожат, и сердце сжимается. Что, чёрт возьми, происходит?

Финн выбрался из постели, спустился к домику Деэра и украл этот рисунок посреди ночи. Чёрт, он даже, возможно, наблюдал за мной всё это время и именно так узнал о его существовании.

По спине пробегает озноб, и меня бросает в дрожь, дрожь, дрожь.

Почему?

Что не так с моим братом?

Заставляя себя сосредоточиться, я перелистываю страницы его дневника, потому что именно здесь найду ответы. Между листами спрятана карта Таро, что странно, но я вкладываю её обратно и перелистываю страницы, пока не дохожу до того места, где остановилась в прошлый раз, когда его читала. Манера письма чёткая и жёсткая, и это странно, поскольку пальцы и руки Финна лёгкие, как пёрышко, тощие и худые.

В груди сдавливает, когда я читаю его слова. Все буквы разного размера, нацарапанные и неразборчивые — каракули сумасшедшего.

Nocte liber sum Nocte liber sum

Ночью я свободен.

Alea iacta est Жребий брошен. Жребий брошен.

Жребий, чёрт возьми, брошен.

Serva me, servabo te. Спаси меня, и я спасу тебя.

Спаси меня.

Спаси меня.

Спаси меня.

Всю страницу занимает одно и то же — отчаянные латинские фразы и бессвязные слова. И, конечно же, странные символы. Я даже не пытаюсь их растолковать. Мой брат обожает загадочные символы и пишет их повсюду. Я даже не моргаю, пока не дохожу до нижней части страницы, где нарисованы человечки с выцарапанными лицами. Двое: мужчина и женщина. У женщины огненно-рыжие волосы.

Я.

Я с трудом сглатываю и захлопываю дневник, глядя на море, приказывая своему разуму забыть то, что я только что прочитала.

От чего его нужно спасти?

От безумия?

Спаси меня, и я спасу тебя . От чего?

Меня тоже нужно спасти? Поэтому он выцарапал мне глаза?

В горле образуется ком — тяжёлый, горячий и едкий.

Я не могу этого сделать. Я знала, что в его дневнике будет безумие, вот только понятия не имела, насколько сильное. И я просто… не могу сделать это сегодня. Мне нужен перерыв от сумасшествия.

Потому что мой брат забрался в мою кровать и настрочил «МОЯ» на интимном, обнажённом наброске моего портрета. Если бы кто-то ещё увидел его, то подумал бы, что Финн действительно болен, возможно, даже сексуально извращён. Но это совсем не так. Я знаю, потому что мы — две половинки целого. Мы связаны, и потому он чувствует, будто владеет мной. Будто я — его. Так же, как и он — мой.

Мои мысли перемешиваются, и ничто не имеет смысла, и я не знаю, что делать.

Я не могу думать об этом прямо сейчас.

Это чересчур.

Это чересчур.

Я вынимаю небольшой пакетик с зажигалкой, а затем поджигаю рисунок, потому что никто и никогда не должен его увидеть. Если это произойдёт, то Финна запрут подальше, ибо они не поймут.

А я не могу этого допустить.

Я наблюдаю, как он горит, как сворачиваются и чернеют уголки, и позволяю ему сгореть в пламени, а пеплу развеяться над океаном.

А потом я прячу дневник в карман и иду под дождём — когда он начался? — к дому. Камни на тропе мокрые, и я несколько раз поскальзываюсь, расцарапав руки, но по-прежнему не спешу.

Дождь очищает.

Может быть, он смоет безумие.

Потому что я больше не знаю, что с этим делать.

Возможно, Финн дошёл до точки, где я уже не в силах ему помочь.

Мысль ужасает, парализует, и я обнаруживаю, что стою у гостевого домика как вкопанная, мои ноги увязли в земле, не в состоянии двигаться, не в силах перенести меня на ещё один шаг вперёд.