На дворе тоже суета, в смысле беспорядок — ворота настежь, дверь в амбар не прикрыта, а в коровнике — пусто! Лошади, запряженные в телегу, брошены посреди двора, и никому нет до них дела. А сами лошади усталые фыркают, таращат глаза и ничего не понимают.
Даша берет ведро. Тяжелое! Одной ей поднять не под силу, поэтому она наклоняет ведро и сливает воду. Вновь пытается поднять и вновь не может,… наконец ей удается оторвать ведро от земли и дотащить до места, где стоит подвода. Даша знает, после дальней дороги поить лошадей сразу нельзя. Но времени уже прошло сколько, как вернулся батюшка? От лошадей пахнет потом и дальней дорогой, прилипшая к бокам грязь превратилась в корку — Даша ее аккуратно отдирает.
На крыльце появляется матушка. Одета она более чем странно — в какое-то старое платье, Даша его не помнит. Мать бежит к воротам и долго не может их закрыть — ворота кованные железом добротные, поэтому и тяжелые — получается не сразу.
— В дом, — шепчет матушка, заметив дочь, — переодеваться срочно.
Бегут в дом.
— Дверь! — кричит отец, — набрось задвижку.
— Я ворота закрыла.
— Дверь! Закрой в сенях дверь!
— Убери подсвечники, — в ответ кричит матушка, — они серебряные, — и тащит Дашу за руку. Ей больно, однако мать не чувствует, что дочери больно, и продолжает тащить Дашу за руку.
— Господи! Творче и Владыко мира! Призри милостиво на создание Твое! Отведи злобу, вспомни, как беспредельна твоя любовь! Спаси и сохрани… держи…
Из сундука летит какой-то старый сарафан.
— Переодевайся, деточка, переодевайся, — требует мать и вновь что-то шепчет себе под нос. До слуха доносится только обрывки слов — на всякий час… поддержи меня… дай силу перенести, а дальше — Святые Божий, Святые Божий, Святые Божий…
* * *
… Заходят люди, много людей, почти все незнакомые. Кто они? И что делают в нашем доме? Батюшка не похож на батюшку — это какой-то чужой мужчина с взъерошенной бороденкой. И ростом он стал ниже, и глаза потухли — в них кто-то поселился — прежде Даша его там никогда не видела. Этот «кто-то» пугающий и мерзкий — она его чувствует и поэтому стремительно бежит к отцу — хватает за ноги.
— Не волнуйся, доченька, — тихо произносит батюшка и пытается погладить по головке.
Он сам волнуется! В тысячу раз больше, чем она. Даша сжимает из-за всех сил ноги отца.
Теперь и она понимает: в дом пришло что-то страшное.
— Ребенка убери, — раздается приказ. Ребенок — это она, Даша. Нет, она уже не ребенок, она — волчонок! Сгусток ненависти, готовый цапуть любого, кто приблизится. Укусить, лягнуть, выцарапать глаза… даже убить! Только она не знает — как нужно убивать!
Сидят в комнате — она и матушка. Чужие люди ходят по дому — стучат сапогами, иногда бросают взгляд — кто любопытный, кто равнодушный, кто — ехидный.
— Скотина где?
Отец молчит.
— В лесу, сволочи, спрятали, — говорит кто-то.
Сволочи — это они: любимые матушка с батюшкой и она — Дашенька.
— Зерно тоже вывез, — подсказывает кто-то, — в амбаре-то пусто.
— Найдем. Думаешь, один такой шустрый? Видали и пошустрей. Только где они? Постановление читал? Не читал? Нам не трудно, мы и прочитать можем.
Читают.
Слова следуют одно за другим, непонятные и пугающие, разлетаются по избе, кружат в воздухе, от чего и сам воздух становится гнетущим и тяжелым.
— Слышишь? — грозно спрашивает голос и продолжает читать дальше.
— За неподчинение и саботаж, нажитое преступным путем имущество подлежит экспроприации и обращению в пользу государства. Как крайняя мера, допускается революционный суд и ликвидация особо опасных элементов из числа мелко буржуазной среды и кулаков. А ты у нас кто? Если завтра не будет зерна, не будет и тебя. Слышишь? Завтра! И бегать по лесам мы не собираемся — сам побегаешь!
Хлопают двери, но в доме еще долгое время стоит запах тяжелого мужского пота, махорки и… ненависти. Вся эта адская смесь перемешалась, облепила стены, залезла в голову — Дашенька хочет спать. Хочет, но не может. Еще она хочет спросить, что такое «ликвидация»?
— Отдай, Семен, — шепчет мать, — все отдай, себе дороже встанет.
Батюшка молчит. Теперь это не чужой мужчина с взъерошенной бороденкой, — это старый дед с потухшими глазами. Правда, иногда в них вспыхивают пугающие зловещие огоньки, и тогда старик превращается в злобного карлика.
— Кабы не вы, — вдруг говорит карлик, — я бы их всех тут и положил…
Матушка крестится, карлик плюет на пол.
Читать дальше