Анатолий Борзов - Anenerbe [СИ]

Он уже шагал — устал летать. Пройтись немного для разнообразия, чтобы как они, как люди, ногами по грязи, и по луже, и по доске… хорошо, хотя утомительно.

Книги, книги, книги…

Ветер уже подхватил угрюмого мужчину в сером плаще и вместе с опавшими листьями поднял высоко в воздух — мелькнули только холодные глаза.

А вот тут действительно высоко, но не чертовски… там он еще не бывал…

Особенно понравились сапоги — настоящая свиная кожа и в тон ей тужурка, тоже кожаная. Скрипят — и сапоги, и тужурка — поднимают настроение. Ефим Пафнутьевич прошелся, крякнул от удовольствия и запустил руки в карманы. Повернулся на каблуках и вновь крякнул. Много ли нужно человеку для счастья? Пустяк! Для полного счастья был нужен наган, а лучше маузер в деревянной кобуре. Маузера не дали, дали наган — тоже неплохо! Крутанул барабан и выбросил руку вперед. Сколько же ты жизней забрал, дружок? Судя по возрасту — немало.

— Бах, — Сидорчук выстрелил и представил, как он и в самом деле жмет курок и кого-нибудь убивает. А этот кто-то еще не знает, что у него настоящий револьвер системы наган, а сам Ефим Пафнутьевич уже совершенно другой человек! Уполномоченный он!

— Уполномоченный, — произнес Сидорчук, вслушиваясь в слово, что ласкало слух и согревало душу. — Будешь капризничать, пущу тебе пулю в лоб! Промеж глаз! Или в брюхо? В брюхо оно болезненней и помирать ты будешь долго — минут десять. Лежишь, смотришь полными от страха глазами и видишь. Не меня, старуху видишь — бабку в черном, а кто ее позвал? Кто в дорогу отправил? Ефим Пафнутьевич! И ждать ее заставил Ефим Пафнутьевич!

Первое крещение с товарищами, хотя называли его одним и тем же словом «мероприятие». Хорошее слово — многозначное, какой желаешь смысл, тот и вложи. Дурак не поймет, а когда поймет, уже поздно, поэтому он вдвойне дурак! Взгляд, как и осанку, перенял у товарищей, так и сказали: смотри на нас и делай как мы. Получилось, конечно, не сразу, но получилось. Как не удалось сразу пальнуть из нагана, только вытащить. Революция была в опасности даже в тихой мещанской квартире, заставленной дорогой мебелью. Опасность поджидала и в тихой спальне, где спала девочка — не состоявшаяся барыня. А пахло там как? Пряниками и колбасой, наливочкой и шоколадом, и еще чем-то — загадочным и прекрасным. А он в сапогах, а на сапогах пуд грязи и все на ковер, на ковер. На стул сел без приглашения, а стул — он его никогда прежде не видел, даже подумать не мог — ума не хватило, чтобы на таком стуле всю жизнь сидеть. А он и сидит, словно сидел всю жизнь и по сторонам не смотрит, а хочется! Ужасно хочется! А он не смотрит — борется с самим собой. Вот он враг! Тщедушный, с паршивой бороденкой! У этого гада даже борода не растет! Насколько он сволочь, гидра контрреволюционная, что борода у него расти отказывается! Мандат читает! Грамотный! Да чего там читать? На подпись глянь — там все сказано! Опять читает!!! Ну не дурак ли он, в самом деле?

— Золото, деньги, иные ценности, приобретенные преступным путем, сдать не желаете?

Это уже командир Никита — для своих, конечно. А вот для таких с паршивой бороденкой — уполномоченный Семенюк Никита Назарович. Выдержка какая! Нет, чтобы без разговоров в зубы! А он: не желаете в добровольном порядке?

— Приступайте, товарищи.

Ефиму Пафнутьевичу повезло — ему достался комод с дамским бельем. Он, естественно, рисовал в своем скупом воображении всякие там рюшечки и оборочки, но чтобы до такой степени! Народ с голодухи пухнет, а они, сволочи, в белых трусах ходят! Чулочки кружевные, ленточками перехваченные, и сколько этих чулков! А трусов сколько!!! На каждый день, что ли?

— Ну? — у Никиты голос серьезный, а взгляд любопытный, и он, похоже, заинтересовался дамскими панталонами. Или он, как и Ефим, никогда прежде их в живую не видел? Подержать хочет — пощупать собственными руками.

— Нашел чего?

— Ищу, — мрачно процедил Сидорчук и продолжил поиск преступно нажитого имущества.

А потом все дружно пили самогонку и громко ржали, вспоминая «мероприятие». Делились впечатлениями и обсуждали результаты работы. Затем начались «акции» — это уже серьезно, парней брали в оцепление с трехлинейками, чтобы не убежали, а тех, кто пытался, стреляли — клацали затворами, и как в тире, кто быстрей. Ефиму не везло катастрофически — выскочит с наганом, а там уже труп — штыками добивают для верности и экономии боеприпасов.

Чем больше проводили мероприятий и акций, тем больше революция оказывалась в опасности. Работали на износ, исчезла романтика, не хватало самогона, но враг не сдавался. Он множился, как гидра, принимая всякий раз новый образ и переезжая в новый дом. Сапоги уже не радовали, кожаная тужурка пропахла потом, а наган надоело чистить.