Иван Миронов - Плохая шутка

Несмотря на отвратительное настроение, Лана еще раз порадовалась, что ушла с этой пьянки.

Началось все днем, часа в три.

Ленка, с которой Лана (собственно, последнюю звали Светланой, но представлялась она только второй частью, так как имя целиком она терпеть не могла) снимала квартиру, заявила:

– Мой Сереженька сегодня звал к себе. У него день рождения. Сказал, будет пара его друзей.

Лана, мысленно посмеявшись над тем, как Лена называет двухметровую с квадратными плечами махину – своего парня, сказала:

– Рада за тебя.

– Нет, ты не понимаешь. Мне там не хочется одной слушать их разговоры о том, сколько они выпили и как набедокурили.

– Ну, тогда не ходи.

– Ланка, ты задница.

Лана улыбнулась, хотя этого делать и не хотелось. Голова начинала побаливать, и мысль о том, что придется куда-то идти, совершенно не радовала.

– Ну вот, ты мечешься: ходить – не ходить, а я – задница. Несправедливо.

Лена рассмеялась.

– Несправедливо, зато правда. В общем, в восемь выходим.

«Ладно, схожу. Надо немного развеяться перед учебой», – подумала она.

Их дружба была довольно странным явлением. Девушки познакомились четыре года назад, на первом курсе. Они учились в одной группе, где с чьей-то легкой руки их назвали «Ланка и Ленка».

Ленка являла собой «хроническую блондинку», как ее про себя называла Лана. Касалось ли это ее высказываний и действий, цвета волос или смазливой внешности – все умещалось в рамки, отведенные белокурым созданиям международным фольклором. Лана даже вывела формулу своей подруги: общительна до трепачества, улыбчива до зубов и мила до ярко выраженного идиотизма. Естественно, этой формулой она не делилась ни с подругой-блондинкой, ни с кем-либо еще. Большую часть своих выводов она предпочитала оставлять невысказанными.

Каждому Иню положен свой Янь. И Лана играла эту роль на «отлично». Она была миловидной брюнеткой с большими карими глазами и мальчишески-озорным взглядом. Короткая прическа придавала ей образ оторвы, коей, собственно, она и являлась. Знакомые парни называли ее «своим парнем», и это ни капельки не смущало Лану. Время от времени, глядя, как подруга крутится перед зеркалом, собираясь на свидание с «Сереженькой», или устраивает слезные концерты на тему узколобости парней, Лана мысленно констатировала, что звание «своего парня» не так уж и плохо. Некоторые злопыхательницы за спиной называли ее лесбиянкой, но никогда не делали этого в лицо. Они ее побаивались, и это вполне устраивало Лану. Все это напоминало тявканье дворняг, боящихся подбежать ближе и укусить, и вызывало только улыбку.

Учеба Лане давалась достаточно легко: каким-то чудесным образом, изредка открывая учебник, девушка выхватывала самую суть, и раз вложенная в голову информация моментально оседала там. Когда она училась в школе, мама временами удивлялась этому таланту: «У тебя память не девичья, а профессорская». Экзамены не имели для нее того сакрального значения, которое им придавали ее одногруппники. Она приходила, извлекала из головы необходимую информацию, передавала ее преподавателю и уходила. Никаких проблем. У белокурой подруги же все обстояло с точностью до наоборот – каждая сессия становилась серьезным испытанием, убивающим не только время, но и миллионы нервных клеток.

Базисом этой странной дружбы и ее же единственным оправданием было умение Ланы выслушивать свою подружку. Бросил ли парень, порвались ли чулки, получила ли «незачет» – Лена жаловалась Лане.

Лана же, будучи универсальной «жилеткой», ничего существенного не получала от этого союза. Ей просто нужен был кто-то рядом. С детства она слушала свою маму, которая постоянно плакала из-за того урода, которого в анкетах в графе «Отец» Лана обозначала прочерком. В школе она слушала свою одноклассницу Катю, толстую дурнушку в очках с толстой коричневой оправой и неимоверно толстыми линзами. Толщина и безысходность – два слова, которые четко определяли всю суть Кати. Но всем были безразличны проблемы толстухи. Всем, кроме «жилетки» Ланы, равнодушной к своему положению в классе. И вот теперь появилась блондинка Леночка, которая по причине своей юродивой бестолковости стала самым жизнерадостным собеседником Ланы.

Вечер у Сереженьки предсказуемо скатился к банальному «разводу». Какое-то тщедушное существо, видимо, воображавшее себя Аленом Делоном в лучшие годы, брызгало слюной и всячески пыталось подобраться к Лане поближе. И чем больше водки он поглощал, тем маслянистей становился взгляд, обращенный на нее. Он постоянно что-то томно шептал на ухо Лане, в то время как ее терпение плавно сходило на нет.