– А что будет со всем остальным?
Джо молчит. Он не может и не должен произносить такое вслух. Они ведь собираются сравнять дом с землей.
– Нет! – говорю я.
– Кеннеди.
– Нет, Джо. Это мой дом. И я говорю нет.
Мы не строили этот дом, но мы вдохнули в него жизнь. Я вспоминаю Элиота: руки перемазаны белой краской, под ногтями грязь, взгляд уже не фокусируется, щеки раскраснелись от солнца. Я его таким раньше никогда не видела. Наверное, именно это мама имела в виду, когда говорила, что жизнь здесь пойдет нам на пользу. И в середине лета я действительно ощутила, как дом меняет нас.
– Все не так просто…
– С домом все просто.
Дом мой, записан на мое имя, а Джо – всего лишь распорядитель.
Он смотрит на меня, а в его глазах читается безграничная тоска. Даже большая, чем была в наш первый день здесь, когда он выносил вещи из комнаты и таскал мебель в коридор, чтобы освободить для меня место, а я просто наблюдала.
– Кеннеди, а кто, по-твоему, оплачивает Элиоту адвоката?
Я открываю рот и снова закрываю. Об этом я не думала. Я воспринимала как данность тот факт, что у Элиота есть адвокат, а со мной работает окружной прокурор – две противоборствующие силы, преследующие разные цели.
– Я… я… нет…
– Поводов для беспокойства нет, но…
– Но что, Джо?
Он склоняет голову над столом.
– Мы должны принять решение. Времени мало.
Смотрю в окно. Снаружи темнеет.
– Ты меня слышишь, Кеннеди?
Я слышу только собственное дыхание. Невыносимо громкое. В комнате нарастает напряжение, как будто сейчас разразится буря.
– Ты знал, что он отказался со мной встречаться? Раз мы платим за адвоката, разве он не должен со мной увидеться?
Джо не шевелится.
– Откуда ты знаешь, Кеннеди?
Я буквально вижу, как вертятся шестеренки у него в голове.
– Я хотела увидеть своего брата.
Увидеть того брата, которого я помню с лета, а не того, запертого в камере. Я чувствую приступ клаустрофобии. Желудок сжимается.
Джо вздыхает, но спина по-прежнему прямая, напряженная.
– Плохая идея. В следующий вторник начинается суд.
– Ладно, Джо, не парься. Выбора у меня, похоже, все равно нет.
Он смотрит на меня, пытаясь понять, что важное он упустил. А он упустил. Теперь его волнует, когда и как я ездила в тюрьму. Что происходит под этой крышей, пока он на работе. Он упустил все то, чем я занята, пока он спит.
Возможно, и не стоило говорить Джо про тюрьму, но зато мы больше не обсуждаем дом.
– Это к лучшему, – мягко говорит он.
– Да дерьмо это все, Джо. И ты прекрасно это понимаешь.
Я срываюсь в свою комнату, захлопываю за собой дверь. Он даже не заметил, что я принесла ему лучшую в мире пиццу! Достаю сложенный листок с данными, с сигналом. И пишу Нолану: «Какие у тебя на завтра планы? Нам нужны ответы, а время на исходе».
Возле моего дома даже приткнуться негде. Машины родителей стоят на подъездной дорожке, вдоль тротуара припарковано несколько черных автомобилей, так что мне приходится бросить машину на углу улицы и идти домой пешком.
– Ты где был? – обрушивается с вопросом отец, едва я открываю дверь.
В столовой толпятся мужчины и женщины в строгих костюмах, среди них агент Лоуэлл. Но мой ответ никого не интересует. Они расступаются, пропуская меня вперед.
Агент Лоуэлл кладет руку на спинку стула и предлагает мне сесть. Вслед за мной к столу подходит мама. Отец же остается неподвижен. Как только я сажусь, Лоуэлл выкладывает передо мной фотографию. На ней мой брат. Им не надо, чтобы я подтверждал его личность, – и так все ясно. На фото он уходит из кадра, но смотрит через плечо прямо в объектив, словно кто-то его окликнул.
Внутри все сжимается. Такого я не ожидал. Это фото – действительно что-то новое. Раньше я его не видел. И давно попрощался с возможностью стать свидетелем такого мгновения.
Наклоняюсь к снимку. В углу – рыжий хвост и кусок задней лапы. Колби, за Элиотом бежит Колби. Но я не могу понять, где Элиот находится. Только вижу, что рядом Колби и деревья. «Колби никогда его не бросит», – говорил отец полиции и был прав. В тот день пропали мой брат и его собака. Но пропавшим считают только брата. А на фотографии они снова вместе, и в горле у меня пересыхает.
Агент Лоуэлл кладет на стол передо мной еще одно фото: на нем лицо Лайама крупным планом.
– Скажи нам максимально точно, можно ли считать, что этот снимок сделан в тот день, когда Лайам пропал?
– Да, – отвечаю я, а сердце выпрыгивает из груди.
Читать дальше