Сергей Бабернов - Возвращение

… ей, видите ли, было скучно, — коньяк сменила самогонка, следом явилась домашняя наливка. Игорь жаловался на жизнь. — Я, мол, барахольщик. Понимаешь о чём я? А, между прочим, всё в дом! Всё для семьи! Понимаешь о чём я! Всё для неё и для Алки! Для себя крутился что ли?! Мне эти хоромы нужны?! Ты только погляди! Гарнитур немецкий, плита итальянская, колонка ещё там чья-то! Это только на кухне! Понимаешь о чём я? Целый день за баранкой! А она?! С каким-то оборванцем сбежала! Потаскуха! И Алка вся в неё! Чуть что — когти наружу! Понимаешь о чём я? Они меня с бабкой достали! Всё шушукаются! Смотрят, как на дурака! Думают, не понимаю! Суки! Все бабы — суки! Понимаешь о чём я?

Я кивнул. Спорить с пьяным — дело неблагодарное, порой опасное. Тем более у меня тоже двоилось в глазах, и заплетался язык.

— Ты — молодец! — широкая ладонь легла мне на плечо, слюнявые губы по-родственному чмокнули в щёку. — Сбежал! Сбежал ведь?!

Я в пятый раз пересказал собственные похождения.

— Так и надо! — дорогие бокалы наполнились до краёв. — Попользовался, и ищи ветра! — Игорь опрокинул в себя мутно-бордовую сладковатую жидкость, проследил, чтобы в моём стакане не осталось ни капли. — Я вот тоже — Алку замуж выдам, бабку похороню и всё! Только для себя! Я хоть и не писатель, но погулять умею! Оставайся! — очередное разбавленное слюной бизе запечатлелось на моей щеке. — По-братски заживём: ты писать будешь, я баранку крутить. Я по магазинам продукты развожу. Там такие вдовушки работают!

— Останусь на время. Знаешь, хотелось квартиру, что ли снять… Если бы ты один жил. А то…

— Это точно! Она уже пред тобой хвостом вертит. Я видел. Я всё видел. Тебе нельзя здесь. Это точно. Вся в мамашу свою! Потаскуха! Понимаешь о чём я? Книжечки всё читает! Связалась с уродом! Это точно. Понимаешь о чём я? Бабка её против меня настраивает! Суки!

— Может зря ты так. В этом возрасте…

— Возрасте! Что ты знаешь о возрасте?! Ты зачем приехал?! Я спрашиваю — зачем приехал?! Что вынюхивать! Роман писать?! Знаем мы ваши романы! — кулак с несмываемыми пятнышками мазута шибанул по отполированной трудолюбивыми немцами поверхности стола. — Людям жизнь ты приехал калечить! Как тогда… Если бы не ты, — Игорь внезапно замолчал. — На втором этаже ложись, — он выглядел абсолютно трезвым. — Первая дверь. Завтра уезжай. Всё.

Я встал из-за стола. Прекрасное окончание банкета! Разве что до мордобоя не дошло. Братец, игнорируя ужасно дорогие бокалы, присосался к горлышку бутыли с наливкой. Меня на кухне, вроде как, и не было. Я направился к дверям.

— Знаешь что? — алкоголь и самолюбие не позволили мне покинуть сцену в роли побитой собаки. — Никуда я не уеду! Это раз. И калечить тебя нечего. Ты и так урод. Это два.

Пересекая тёмную гостиную и поднимаясь по лестнице, я услышал, как о приобретённый за бешеные деньги французский линолеум грохнулась пустая бутыль, за ней последовали опостылевшие мне за вечер бокалы.

Ветер пробирал до костей. Я снова стоял на той самой крыше. Не тот я, семнадцатилетний и нерешительный. Я — теперешний, тот, которому скоро тридцать пять, у которого за спиной растраченные годы, поломанные судьбы, обман и бегство. Бегство от самого себя. Теперь бежать некуда — дверь чердака надёжно заперта. Мой марафон должен закончиться там, где и начался.

Она стояла на краю крыши. Плюющиеся дождём порывы утихали перед ней. На её голове не шевелился не единый волос. Мы смотрели друг на друга. Я не мог говорить. Она не хотела.

Я шагнул. Она подняла руку, запрещая мне двигаться.

— Ты вернулся! — ясно услышал я, хотя её губы оставались неподвижными. — Я скоро приду.

Я хотел ответить, но кто-то принялся стучать в чердачную дверь. Настойчивее и настойчивее. Она улыбнулась и растворилась среди вспыхнувших звёзд. Стук превратился в жуткий грохот.

Огромное преимущество холостой жизни — хватив лишнего, можно спать одетым. Никто не будет на утро пилить по поводу грязных простыней и свинского поведения. Я с трудом разлепил веки, прошёлся пятернёй по спутанным волосам и занял горизонтальное положение. Сдерживая похмельные стоны, проковылял к двери. Кто-то колотился так, словно началась Третья Мировая Война, и только у меня был план генерального сражения.

В памяти илистым осадком колыхался вчерашний вечер. Открывая дверь, я уже видел опухшее лицо Игоря. Уж если братец не снизойдёт до извинений, то хотя бы попытается превратить всё в шутку. Это, мол, не я — водка проклятая, не обращай внимания, я, вообще, ничего не помню, надо бы похмелиться.