Крис Хаммер - Выстрелы на пустоши

– Черт, Макс! Такая потеря.

– Спасибо. О тебе тоже позаботятся. Начальство понимает, что газета перед тобой в долгу после Газы. К тому же ты один из наших лучших авторов. Подумывают посадить за передовицы и обращаться, если понадобится переписать за кем-то статью, плюс роль наставника. И немного репортажей, если и когда будешь к ним готов. Ты не пропадешь.

После телефонного звонка Мартин сидит у себя в мотеле «Черный пес». Гостиничные номера, можно сказать, стали его жизнью. Отличные номера в отличных отелях: «Пьер» в Нью-Йорке, «Гранд» в Риме, «Американская колония» в Иерусалиме. И дерьмовые номера в дерьмовых отелях: бразильская хибара с земляным полом, бордель в камбоджийском захолустье, совершенно безликая гостиница для бизнесменов, расположенная в Гааге, где он прожил три недели. И теперь здесь, последний гостиничный номер, настоящая собачья конура: шумный кондиционер, лубочная репродукция с изображением эвкалиптов и настолько скверная вода, что у Всемирной организации здравоохранения от нее началась бы истерика. После всего – адреналина, амбиций, слов, миллионов слов – он заканчивает вот этим: номером шесть в мотеле «Черный пес».

Мартин смотрит на свои руки, которые пожимали президенты и правители, пираты и попрошайки. Его руки творили магию на десятках клавиатур, печатая истории, одновременно обыденные и значительные, а теперь скоро опустятся или будут вынуждены шлифовать второсортные слова и мысли или вообще какие-нибудь офисные докладные записки. Заурядные руки, каких много.

Звонит телефон. Нетерпеливый, вечно куда-то спешащий мир, который не имеет ни капли уважения к его горю, напоминает о себе.

– Мартин Скарсден! Привет, старина. Это Дарси Дефо. Ты повсюду. Я и слова в газете получить не могу. Просто хотел сказать…

– Дарси, минутку! – Мартин не вешает трубку, а осторожно кладет ее на кровать и проходит в ванную. Пора принять душ. Он открывает кран, раздевается и встает под сомнительную риверсендскую воду.

Мартина тянет пойти в «Оазис», чтобы облегчить душу, рассказав Мэнди о своих бедах, и обрести утешение. В этом умирающем городке она – его единственный друг: любовница и, хочется надеяться, наперсница. И все же что-то не дает отправиться к ней; он сидит в парке, обдумывая возможные варианты. Из головы не выходит угроза Снауча. Нужно как-то убедить Мэнди пройти анализ на ДНК, иначе старик подаст в суд. В случае ее отказа о репортерской карьере можно забыть, не останется никакой надежды на возвращение. Снауч сотрет его в порошок, а «Геральд» будет стоять в стороне. Газета могла бы снять с себя часть вины, показав, что отобрала у него историю при первых намеках на неточность в репортажах. Демонстрируя честность, она изобразит Мартина недобросовестным репортером, жадным до славы и небрежным с фактами, и покажет, что подвергла его взысканию еще до угрозы судебного преследования. Видимо, по этой причине сюда так быстро и послали на замену Дарси и Монти. Дорогие адвокаты боссов могут не разбираться в журналистике, зато поднаторели в поисках козлов отпущения и выгораживании клиентов.

Надо уговорить Мэнди пройти тест на ДНК, давя на то, что результат не имеет значения, поскольку в любом случае она раз и навсегда избавится от Снауча. Хотя результат, разумеется, важен. Снауч уверен в исходе, иначе зачем бы ему ставить на кон так много? Наверняка он действительно не ее отец. А если так, разве Мэнди не должна знать правду, сколь бы мучительной та ни была? Рассказывать правду… не это ли его журналистский долг, то, чему он посвятил всю свою взрослую жизнь? Продираться сквозь нагромождения жалкой лжи, очернительскую пропаганду пиарщиков и легковесные измышления, чтобы дать публике правду, даже неприятную и болезненную. Разве он сможет жить с чистой совестью, если не расскажет Мэнди о предложении Снауча?

Но если она пройдет тест и невиновность Снауча подтвердится, что тогда? Мать безвозвратно падет в ее глазах, жизнь лишится краеугольного камня. Как там Мэнди говорила? Что Байрон Свифт и ее мать – единственные порядочные люди, которых она знала. Свифт в итоге оказался психопатом-убийцей, и вот теперь Мартин Скарсден скажет ей, что ее мать была патологической лгуньей, женщиной, не только сочинившей небылицу, чтобы защитить свою репутацию, но и попутно разрушившей жизнь мужчины, которому некогда клялась в любви. Вправе ли он так поступать? Пойти в книжный – своеобразный храм, посвященный Кэтрин Блонд, и вывалить все это на Мэнди?