Джей Баркер - Четвертая обезьяна

Клэр вывела на экран телефона фото Бишопа и протянула женщине;

— Это он?

Та кивнула.

— Что он сделает с Арти?

Нэш нашел выключатель и щелкнул им. Лучше бы он этого не делал.

На стене спальни кровью было написано: «Не совершать зла».

Когда Портер добрался до одиннадцатого этажа, глотка у него горела. На двери свежей кровью по выцветшей зеленой краске было нацарапано: «Не говорить зла». Опустив голову, он увидел у своих ног человеческий язык, а рядом с ним — окровавленные клещи.

Все. Ему сюда.

Прежде чем толкнуть тяжелую металлическую дверь, он положил рацию в карман, выключил фонарик и крепче сжал в руке бейсбольную биту. Вошел быстро и тихо, не обращая внимания на пульсацию в больной ноге.

Коридор освещали свечи.

Белые свечи стояли примерно через каждый метр по левой стене. Они стояли до самого поворота коридора и исчезали за углом.

Портер достал из кармана мобильный телефон, глянул на экран: сигнала по-прежнему не было. Он убрал телефон и покатал биту в руках.

Загремела музыка — Guns’N’Roses:

Инстинктивно пытаясь зажать уши, Портер едва не выронил биту. Кое-как он закрыл виски ладонями, удерживая биту пальцами. Он никогда не слышал, чтобы музыка гремела так громко; наверное, так же чувствуют себя зрители, которые стоят на рок-концерте в первом ряду. Он не видел динамиков, но музыка явно доносилась откуда-то сверху. Сверху и из-за угла.

Он зашагал по коридору.

Чем дальше, тем громче звучала музыка. Портеру показалось, что язычки пламени танцуют, отклоняясь на мощных басах. Как будто на ветру в грозу.

Когда Портер дошел до угла, пришлось оторвать ладони от ушей, чтобы крепче держать биту. Он шел наугад, сжимая в руках несерьезное оружие и подволакивая кровоточащую ногу.

Портер решил, что он находится в бывшем общем зале. В просторное помещение стащили все, что осталось от конторы, которая находилась на этом этаже раньше.

Посреди комнаты возвышался старый дубовый стол; на полу горели сотни свечей. На столе стоял старый двухкассетный стереомагнитофон — таких он уже лет двадцать не видел. Черная пластмассовая обшивка была покрыта пылью и заляпана краской, одно из двух кассетных гнезд отсутствовало, а стекло, которое должно было защищать тюнер, так потрескалось, что стало невозможно рассмотреть номера радиостанций. На дисплее в такт музыке плясали и переливались светодиодные огоньки: красные, зеленые, желтые и синие. Куда-то наверх уходил провод; он вел к четырем огромным динамикам, составленным у одной из трех открытых лифтовых шахт. К двухкассетнику была приклеена записка: «Поменяй канал с 97,9, и я сброшу тебя с крыши. Подписано — твои друзья на Местном радио, 49». Под этим кто-то нацарапал: «Классик-рок навсегда!»

Вся аппаратура была подключена к красному генератору «Бриггс энд Страттон». Портер нагнулся и выключил питание. Музыка умолкла; генератор тоже утих.

— Не любишь «Ганз’Н’Роузиз»? — заскрипел голос Бишопа из рации в кармане.

Портер выхватил рацию и нажал кнопку:

— Где ты, мать твою?

— Я забыл тебе рассказать, кем стала миссис Картер в своей новой жизни.

— Что?

— Лайза Картер умерла в тот же день, что и мой отец, но позже возродилась; у нее началась совершенно другая жизнь. Хочешь узнать, как ее стали звать? По-моему, ее имя ты уже слышал.

Портер слышал голос Бишопа не только из рации; он доносился откуда-то еще, двоился. Бишоп был где-то рядом. Правда, из-за звона в ушах Портеру трудно было ориентироваться.

С двух сторон от лифтовой площадки шли дверные проемы. Всего их было четыре, по два с каждой стороны. Свечи вокруг стола мешали смотреть в окружающий мрак. Портер чувствовал, что Бишоп не сводит с него глаз.

— Ты не хочешь узнать, кем стала миссис Картер после того дня в нашем доме?

Портер направился к первой открытой двери, занеся биту, готовясь нанести удар.

— Не надо!

Портер застыл на месте.

Из мрака у противоположной стены выплыла тень. Энсон Бишоп толкал перед собой офисное кресло на колесиках, в котором сидел Артур Толбот, примотанный к спинке клейкой лентой — руки, ноги и торс. Его глаза закрывала грубая повязка; изо рта капала кровь. Портер перенесся мыслями на одиннадцать этажей вниз, вспомнил глаза на пыльном полу, язык, который нашел на площадке…