Дуглас Престон - Обсидиановая комната

Когда Констанс вышла из ванны, до нее донесся аромат кофе. Она спустилась по задней лестнице, которая кончалась коротким коридором, ведущим в оранжерею. Несколько десятков шагов – и она оказалась в кухне. Диоген сидел за столом в уголке для завтрака, перед эркерным окном, выходящим в сад. Его стройная фигура была облачена в элегантный шелковый халат, рыжеватые волосы зачесаны назад, он выглядел свежим, аккуратным, уверенным в себе и привлекательным. Сходство с его покойным братом было очевидным. Разноцветные глаза прибавляли ему какой-то лихости. И опять Констанс посетило неясное ощущение, словно она попала на другую планету.

– Что ты хочешь на завтрак? – спросил Диоген.

– У тебя есть копченый лосось?

– Конечно.

– Тогда, если это не слишком хлопотно, лосось, два яйца всмятку, бекон и тост.

– Хороший завтрак. Одобряю. Какой кофе?

– Эспрессо, спасибо.

Он принес ей маленькую чашку и встал к плите, пока она пила кофе. Вскоре перед Констанс стоял заказанный завтрак, и себе Диоген приготовил такой же. Ели молча. Диоген принадлежал к тому редкому типу людей, которых не беспокоит и не тревожит долгое молчание. Констанс была благодарна ему за это. Болтуна она бы не вынесла.

Наконец Диоген поставил пустую чашку:

– А теперь – экскурсия?

Он встал, взял Констанс за руку и повел на заднюю веранду, а дальше вниз по лестнице на белый песок. Тропинка, с обеих сторон обрамленная цветочными клумбами, петляла, огибая живописную палапу [32] Палапа – подобие беседки с тростниковой крышей. , наружный очаг, каменное патио со старым кирпичным грилем и комплектом видавшей виды тиковой мебели. Дальше тропинка уходила в платановую рощу и заканчивалась длинным белым пляжем. Сквозь листву виднелся коттедж Гурумарры. Солнце поблескивало в воде, с шелестом накатывающей на берег.

Диоген погрузился в молчание, но его легкий шаг и изящные движения говорили Констанс, насколько драгоценно для него это место. Она же чувствовала себя неловко в длинном старомодном платье.

Песчаная полоса вдоль берега упиралась в непроходимые мангровые заросли, и тропинка сворачивала внутрь острова, петляла по невысокому песчаному подъему, потом спускалась, перевалив через вершину, за которой Констанс неожиданно увидела совершенно необычное сооружение, спрятанное за крутым склоном, откуда открывался вид на берег и на залив. Оно было выстроено из старого темного мрамора и выглядело как небольшой круглый древнегреческий храм, с той разницей, что между колоннами находились высокие окна со сложным переплетом, каждое стекло в котором имело таинственный темно-серый, почти черный цвет.

Зрелище было настолько неожиданным, что Констанс непроизвольно остановилась.

– Идем, – тихо произнес Диоген и повел ее вокруг сооружения.

Взявшись за бронзовую ручку высокой двери, он потянул ее на себя, и дверь с шорохом открылась. Диоген завел Констанс внутрь и закрыл дверь.

Констанс была ошеломлена. Все вокруг оказалось чрезвычайно простым: черный мраморный пол, серые мраморные колонны, куполообразная крыша. Но окна с их переплетами и необычное освещение придавали помещению нездешний вид. Стекла были из какого-то закопченного стеклянистого материала, начиненного или пронизанного мириадами маленьких блесток, переливавшихся по мере перемещения наблюдателя. Свет, который проникал через них, был сильно ослабленным, отчего все внутри становилось абсолютно бесцветным. И когда Констанс посмотрела на Диогена, на его восторженное лицо, она увидела, что он, как и она сама, окрашен только в черно-белые тона, что все краски выжаты из воздуха. Это было совершенно необыкновенное явление. Но вместо того чтобы встревожиться, она подумала о том, как это безмятежно и возвышенно, словно все излишества, все украшения, вся вульгарная нарядность были убраны и осталась только простота и истина. Храм был пуст, если не считать дивана черной кожи, стоявшего чуть в стороне от центра.

Они провели в молчании несколько минут, и наконец Диоген заговорил. Хотя на самом деле не заговорил, а начал тихо напевать мелодию, в которой Констанс узнала начальные такты Пассакалии и фуги до минор Баха. Диоген подражал основному голосу органа, затем переключился на второй и на третий голос, и храм начал наполняться звуками, которые накладывались один на другой, слой на слой, создавая полифоническое чудо многочисленных отзвуков эха.

Он замолчал, но звук продолжался еще несколько секунд, а потом постепенно умер.