Дуглас Престон - Обсидиановая комната

С наилучшими пожеланиями,

Сложив лист пополам, она поднялась из-за стола и надела шелковый халат, затем включила фонарик, взяла поднос с тарелками и бутылкой шампанского, положила сверху записку и прошла по короткому коридору.

Констанс открыла дверь – и снова резко остановилась. На сей раз она не уронила ни тарелки, ни бутылку. И не выхватила стилет. Вместо этого она осторожно поставила поднос сбоку от себя, похлопала по халату, чтобы убедиться, что клинок под рукой, и наконец посветила фонариком на то, что обнаружилось за дверью.

Это был грязный, пожелтевший, свернутый в рулон кусок шелка с тибетскими письменами и красным отпечатком руки. Констанс сразу же поняла, что перед ней оборотная сторона тибетской танка – тибетской буддистской живописи.

Она подняла материю, отнесла ее в библиотеку и расстелила на столе. И охнула от восхищения. Это было одно из самых великолепных изображений, какие можно себе представить: сверкание, солнечная вспышка красного, золотого, небесно-голубого с изящными, нежными тенями и безупречной детализацией и четкостью. Констанс распознала определенный тип религиозной живописи с изображением Авалокитешвары, известного как бодхисаттва Сострадания, сидящего на троне из лотоса, который, в свою очередь, стоит на лунном диске. Авалокитешвара был наиболее почитаемым в Тибете богом – он пожертвовал своим спасением, чтобы реинкарнироваться на земле снова и снова и приносить просветление всем живым страдающим существам в мире.

Вот только на этом изображении Авалокитешвара был не мужчиной, а мальчиком. И детские черты, так тщательно выписанные, были в точности, вплоть до мелких кудряшек и характерного рисунка век, идентичны чертам ее сына.

Констанс не видела своего ребенка – своего и Диогена Пендергаста – целый год. Тибетцы провозгласили его ринпоче – девятнадцатой реинкарнацией некоего почитаемого тибетского монаха. Он был спрятан в монастыре близ Дхарамсалы в Индии, в безопасности от посягательств китайцев. На этой картине ребенок был старше, чем в тот последний раз, когда она его видела. Рисунку не могло быть более нескольких месяцев…

Констанс стояла совершенно неподвижно, впитывая изображение. Несмотря на то что отцом ребенка был Диоген, она не могла не чувствовать к сыну всепоглощающей материнской любви, обостренной тем, что навещать его удавалось очень редко. «Значит, вот он какой теперь», – подумала она, глядя на изображение почти восторженно.

«Кто бы его ни оставил, ему известны самые потаенные мои секреты. Он знает о моем ребенке». Подсказка, связанная с местом обнаружения недавно открытой орхидеи Cattleya constanciana, стала теперь абсолютно ясной.

Становилось понятно и кое-что другое. Этот человек явно ухаживал за ней. Но кто это мог быть? Кто мог столько знать про нее? Знал ли он другие ее тайны – ее истинный возраст? Ее отношения с Енохом Ленгом?

Констанс была уверена, что знал.

Несколько мгновений она размышляла, не предпринять ли еще один энергичный и тщательный обыск нижнего подвала. Но она отказалась от этой идеи: новый поиск, несомненно, стал бы таким же безрезультатным, как и предыдущий.

Констанс встала на колени, взяла с подноса записку для миссис Траск, разорвала ее и сунула в карман халата. Оставлять ее не было смысла, ведь теперь Констанс знала, что вовсе не домоправительница присылает ей деликатесы и драгоценные вина.

Но кто?

«Диоген».

Она быстро отбросила это предположение – как самое нелепое и смехотворное. По правде говоря, такое сумасшедшее, причудливое, дразнящее ухаживание было бы типичным для Диогена Пендергаста. Но Диоген был мертв.

Или нет?

Констанс покачала головой. Конечно он был мертв. Он упал в ужасную Шиара-дель-Фуоко [17] Шиара-дель-Фуоко («Огненная лавина») – пропасть на вулканическом острове Стромболи, Италия. вулкана Стромболи. Она знала это, потому что боролась с ним на самом краю пропасти. Она сама столкнула его, она видела, как он падал, и даже свесилась над пропастью, вглядываясь сквозь ревущие потоки воздуха над дымящейся лавой. Она была уверена, что ее месть исполнена.

Кроме того, при жизни брат Алоизия относился к ней с презрением – и открыто заявил об этом. «Ты была лишь игрушкой, – написал он ей. – Загадкой, которую я разгадал слишком быстро. Коробкой, в которой ничего не оказалось».

Руки у нее невольно сжались в кулаки при одном этом воспоминании.

Это был не Диоген. Нет-нет, это кто-то другой – кто-то, знающий самые глубокие ее тайны.