Максим Шаттам - Да будет воля Твоя

После смерти Рози предсказание пастора Алеццы стало сбываться: Джарвис все реже и реже ходил к мессе, и в конце концов вовсе перестал посещать церковь. Но я уверен, каждый человек всегда возвращается к своим корням. Так что в среду утром Джарвис Джефферсон постучался в дверь церкви. Алецца встретил его с улыбкой, свидетельствующей о том, что он ждал его. Он пригласил шерифа войти, и они сели на скамью в первом ряду.

– Вам не хватает веры? – спросил пастор.

– Я никогда не порывал с ней.

– Тогда почему вы больше не приходите на мессу?

Джарвис указал на большое распятие.

– Чтобы он знал, что я недоволен.

– А теперь вы смирились.

– Нет. Но я должен успокоиться, мне бы не хотелось устраивать скандал в момент предъявления улик. Моя Рози бы не одобрила.

– Из этого я делаю вывод, что вы здесь для того, чтобы поговорить не с Господом, а со мной?

– Я пришел к вам, если можно так сказать, не как верующий, а как шериф. Я хотел бы задать вам несколько вопросов относительно Йона Петерсена.

Взгляд Алеццы стал жестким, вокруг глаз собрались крохотные морщинки. Когда методистский пастор с внешностью актера позволял себе дать выход эмоциям, его красота исчезала.

– Я в числе подозреваемых?

– Скажу честно, до сегодняшнего дня я даже не включал вас в список, – промолвил шериф, – но теперь, когда вы сами говорите… Скажите, если пастор убьет человека, о котором он точно знает, что он очень плохой, он попадет в ад?

– Если речь идет об убийстве по собственной воле? Разумеется. Убийство – смертный грех.

– А разве существует способ действовать не по собственной воле?

– По воле Господа, например.

Губы шерифа в насмешливой улыбке сложились в запятую под его усами.

– И часто Бог велит своим пасторам убивать по его воле? Скажите мне об этом, и я тотчас пойду надевать на него наручники.

Алецца пристально посмотрел на Джарвиса, и улыбка тотчас слетела с лица старика.

– Это метафора, шериф.

– Хорошо, но я все же хочу вернуться к тому, что произошло в день убийства. Вам позвонил Райли Петерсен, так?

– Да, он был у Стюартов. Он сказал мне, что если в тот день я говорил с ним искренне, я должен тотчас приехать, потому что его отец хочет причинить кому-то зло.

– В тот день?

– Да. Я… однажды утром я встретил Райли и сказал ему, что если он хочет зайти ко мне поговорить, моя дверь всегда для него открыта.

– Почему вы так сказали? Ведь они же лютеране, разве нет?

– Они прежде всего человеческие существа, дети Господа. А я, как и все, слышал, что рассказывают о жизни на ферме Петерсенов. Хотелось приободрить мальчика, напомнить ему, что он не одинок.

– Но разве не пастор Тьюна был должен взять на себя эту обязанность?

– Пойдите и скажите ему об этом.

Джарвис покачал головой.

– Итак, вы помчались к Стюартам. В котором часу это случилось?

– Точно не знаю. В начале первого.

– Мальчик и Трэвис Стюарт утверждают, что пришлось звонить дважды, чтобы вы взяли трубку.

– Возможно. Я сидел на улице, писал, там плохо слышно телефон.

– Хорошо. А дальше?

– Я забрал мальчика, сказал Трэвису, что сам справлюсь, и мы поехали на ферму.

– Почему? Почему бы не попросить его поехать с вами? Когда Петерсен пребывал в ярости, требовалось несколько человек, чтобы усмирить его, вы разве этого не знали?

– Я обещал мальчику помощь, это был мой долг, я не хотел замешивать сюда Стюартов. К тому же, думаю, пастор в одиночку может напугать гораздо больше, моя должность внушает почтение, а если бы мы прибыли группой, Йон Петерсен мог расценить наше появление как вызов.

Джарвис согласился.

– А когда вы приехали на место, Йон был один?

– Да. Я толкнул дверь, он лежал там, растянувшись во весь рост. Разумеется, мертвый.

– Райли сказал, что вы провели в доме не менее пяти минут. Могу я узнать, почему?

Алецца не сумел скрыть удивления.

– Я думал, я не в списке подозреваемых!

– Нет, я спрашиваю лишь для того, чтобы уточнить детали, вы же знаете людей, что заседают в судах Вичиты, если что-то останется неясным, они опять станут говорить, что мы в деревне не умеем работать чисто.

– Сначала я застыл от неожиданности. Я знал Йона, и вам это известно. Я хочу сказать, что знал его лучше, чем вы можете себе представить. Однажды он пришел ко мне.

– К вам? К методисту?

– Да. Уверен, в тот день Ингмар перевернулся в своей могиле.

– Чего он хотел?

– Говорить.

– Что он вам сказал?

– Мне жаль, шериф, но я не могу вам повторить его рассказ. Он должен остаться между ним и Богом.