Кирилл Агапов - Восемьдесят сигарет

– Не говори так, – прошептал Токарь в ответ, – ничего не закончилось, у нас с тобой всё ещё впереди. Винстон вернётся за нами, я знаю. Маленькая моя, не бойся.

Они поцеловались, и в этот момент, ощущая тепло её тела, упругость груди, вдыхая запах её волос, Токарь позабыл обо всём на свете: о Винстоне, о яблоках, напичканных наркотиками, о убитых цыганах, о привязанной к батарее Марине в соседней комнате, о том, что в эту самую секунду где-то – быть может, поблизости – рыскают полицейские машины, легавые рассылают ориентировки, готовят облаву, наверное, перекрывают дорогу, наверное, уже едут сюда, наверное, уже здесь. Он забыл обо всём этом. Он думал лишь о том, что хочет простоять так вечность, в этой маленькой комнате деревянного дома, с низкими потолками и печкой в углу. Весь мир, всё его богатство, необъятность, все его краски и звуки, что он научился различать с тех пор, как в его жизни появилась Нина, был в его руках. Буквально. Нина и есть весь мир.

Токарь взял в ладони её лицо.

– Нина, – сказал он.

– Что? Что, милый?

– Я… я…

– Скажи это.

Нина замерла. Глаза её заблестели от слез. Она пристально смотрела на Токаря, а он продолжал нежно сжимать её лицо ладонями.

– Скажи то, что ты хочешь сказать.

И тогда Токарь произнёс слова, которые не говорил никогда и никому

– Я люблю тебя.

Нина закрыла лицо руками.

– Ты чего?

– Боже! Боже мой, я так счастлива! Повтори это, милый, скажи ещё раз.

– Я люблю тебя. Люблю. Люблю.

Он прижал её голову к груди, гладил по волосам и повторял «люблю». Обняв Токаря, Нина счастливо улыбалась.

– Я услышала, что хотела, – говорила она тихо, – скоро все закончится, – она опустила руки на его талию, – твой друг не вернётся за нами, – снова нащупала рукоятку пистолета, – мне так много хочется тебе рассказать, но у нас слишком мало времени. Нас разлучат, и мы больше никогда не встретимся, – осторожно ухватила пистолет двумя пальцами, – и я не могу этого допустить.

Телефон Токаря пискнул. Нина вздрогнула и отдёрнула руку от оружия.

«Еду. Бабки у меня!» – вытащив телефон, прочитал Токарь сообщение от Винстона. Он показал его Нине и сказал, с трудом скрывая радость и облегчение:

– Живём, лапа! Я же тебе говорил, что всё будет ништяк.

Шиломбрит по-отцовски улыбается мне. Он говорит: «Всё это может закончиться, как только ты попросишь об этом». Говорит открыто, прямо, без намёков. Ему нечего бояться. Никто, кроме нас двоих, не слышит этих слов. А значит, он их не говорит.

Меня избивают по три раза в неделю. Случается, и чаще. Но никогда – реже.

Я пытаюсь не давать им ни малейшего повода. Слежу за любыми, даже самыми незначительными своими действиями. Заикаюсь, обдумывая каждое слово.

Но Шиломбрит всё равно всегда находит повод… «Соглашайся. Соглашайся, и тогда тебя перестанут бить».

Проникновенность его тона пугает меня.

«Нет». – «Сегодня ты снова накосячил». – «Что? Я… я ничего не сделал…»

Я превращаюсь в Лёшу.

«Заткнись». – «Извини». – «Сегодня ты накосячил. Снова».

Шиломбрит растягивает рот в издевательской улыбке. «Правда, я ещё не знаю, как именно, но я обязательно что-нибудь придумаю. Ты мне веришь?»

О! В этом у меня нет ни малейшего сомнения. Не нужно обладать фантазией братьев Гримм, чтобы выдумать причину, по которой можно наказать провинившегося раба. Прибавьте к этому авторитет Шиломбрита и мою ничтожность – и вы получите бесконечно много поводов отбить мне печень, не выходя за рамки «закона».

«Я всё равно выебу тебя, – говорит он. – Ты сам этого попросишь».

Я становлюсь червём. Прикажи он мне сейчас ползать на брюхе – у меня вряд ли хватит сил противиться.

«Мне надо работать», – жалкая попытка отделаться от этой сволочи, но она срабатывает.

Шиломбрит сплёвывает мне под ноги и уходит.

Мои руки трясутся, словно у меня болезнь Паркинсона. Делаю глубокий вдох и медленно выдыхаю. Дрожь постепенно проходит.

Они не оставят меня в покое.

Я шарю глазами в поисках подходящего предмета…

Они будут избивать меня снова и снова, снова и снова, до тех пор, пока… пока…

Осколок кафельной плитки под умывальником держится на соплях. Я легко отрываю его…

Об раба нельзя пачкать руки. Поэтому меня избивают ногами и палками.

Я рассматриваю осколок. Один его край остер, как бритва. То, что надо…

Симулировать – вот что я научился делать с виртуозностью футболиста во время ответственного матча. Скулить и корчиться от нестерпимой боли ещё до того, как сапог врежется в мой живот. Иногда это помогает.