Кирилл Агапов - Восемьдесят сигарет

И вот я уже не мечтаю о свободе. Я скрючиваюсь на крохотной железной лавке и представляю себе большой бутерброд с колбасой, залитый майонезом (ведь сегодня у нас передачка!) и опостылевший чай. Зато с сахаром. И книга. Везите меня уже скорей в камеру!

Возвращение проходит чуть быстрей, но всё же растягивается на многие часы.

Вас вывели в шесть. А вернулись вы после отбоя, часов в одиннадцать.

Вы смотрите на бутерброд. Без аппетита пихаете его в себя и вырубаетесь.

Когда я стал рабом, этапы превратились в аттракцион на выживание. Стоять бок о бок с людьми нельзя, но стоять больше негде. Ехать с людьми в автозаке на одной лавке нельзя, но приходиться. Такой компромисс выводит людей из себя. Они готовы разорвать тебя, глядят волком. А ты дышать забываешь. Смотришь в пол, не поднимая головы, лишь бы не привлекать к себе внимание.

А теперь я расскажу о случае, которого стыжусь по сей день.

Лёжа на скамейке в камере ожидания в суде, я дремлю. Железная дверь отворяется. Вводят молодого парня, чуть старше меня. Сделав первый шаг, он испуганно смотрит на меня и выпаливает с порога: «Я обиженный».

Это была моя первая встреча с рабом.

Я пододвигаюсь, уступая ему место на лавочке, но он садится на корточки в углу. Он не выглядит особенно затравленным, однако видно, что со своим положением он уже успел свыкнуться и играет по правилам.

Я протягиваю пятерню для знакомства. Он смотрит на меня как на идиота. Я вспоминаю о правилах и убираю руку.

«Как тебя зовут?» – «Ляля».

Я опешил. Ляля? Неужели так просто можно представиться женским именем, даже не именем, а каким-то сладко-пошлым прозвищем, которым его прозвали местные хохмачи?! Он представился так без всякого смущения, даже с лёгкостью. Будто всю жизнь носит это унизительное для мужчины прозвище.

Эта «Ляля» что-то меняет в моём отношении к нему. Я чувствую отвращение и своё статусное превосходство над ним. Будто наткнулся на бомжа в подъезде. Я тут же мысленно хлещу себя по щекам за подобные чувства, свойственные почти всем зэкам, которых мне довелось видеть. Но ощущение превосходства не проходит.

Ляля просит сигарету. Нагло так просит, будто я ему должен.

Я вытаскиваю пару штук и протягиваю ему. Спичек у него тоже не оказывается. Он просит и их. С каждой секундой он становится всё раскованней. Он уже изучил меня и видит, что перед ним ещё желторотик. Молодой барчук, которому раб, конечно, не нахамит, но и кланяться не станет. Он мудрее меня и опытней. Видно, уже давно в этих местах. Или не впервой.

Я достаю спички и в нерешительности отдаю ему. Чёрт их разбери, что тут можно давать в руки рабам, а что нельзя. Может, лишился я теперь спичек? Да и хрен с ними, спички не такая уж и проблема. Пускай останутся у него на всякий случай.

Ляля хочет отдать мне коробок, но я отказываюсь.

«Оставь себе. У меня ещё есть».

Он ехидно улыбается.

«Да бери ты, чего испугался, – Ляля качает головой, цокает языком. – Откуда вас таких берут, перепуганных. Спички не бобрятся».

Какого чёрта он так со мной разговаривает? И рожа такая ехидная. Всё он лучше меня знает. Учить вздумал. Я был к нему добр, часто ли с ним вообще так разговаривают, как я? Если бы вместо меня был кто другой, этот Ляля уже бы давно зубы с пола собирал. В углу жрёт, имя собственное позабыл, а всё туда же! Характер показывает. Понятное дело, не всем подряд его показывает, а тем, кто к нему как к равному отнёсся. Сигареты взял – ни спасибо, ни пожалуйста. А как в камеру-то входил: глаза в пол, плечи к ушам подтянул. Размазню во мне увидел?

Я начинаю испытывать к нему отвращение.

И вот тут я говорю ему то, о чём вспоминаю теперь с презрением к себе. Поднявшись с лавочки, я рявкаю: «За языком следи! Ровню нашёл?»

Самое страшное – я осознавал, что перенимаю модель поведения, принятую здесь. Это оказалось нетрудно. Она заложена в нас. Мы снисходительно кидаем бездомному мелочь. Но если он усмехнётся, например, тому, как мало мы дали, – ох и выбесит он нас этим, правда? Благодарный поклон – вот единственная поза, в которой должен находиться бродяга.

Я не знал, что натворил Ляля, почему он стал тем, кем стал. Я даже толком ещё не понимал, как и за что можно оказаться в гареме. О рабах я только слышал, но никогда, до встречи с Лялей, не видел их вживую. Но как только он вошёл в камеру, как только сказал, кто он, я перестал видеть в нем полноценного человека. Я вознёсся над ним. И испытывал гордость за себя, что не показывал этого.