Вячеслав Прах - Он умел касаться женщин

Ведь он в этом мире один. Ведь он один против всего мира. Один, загнанный в угол, обороняющийся разбитыми кулаками от какого-то невидимого врага…

Ни друга, ни брата, ни матери, ни отца. Только мистер Рорк, чужой мужчина, который проявил к нему чуть больше внимания, чем к остальным детям. И то, он это внимание заслужил семью победами подряд на городских турнирах по шахматам.

Люк обрастал грубой кожей своего кумира, а вот кости-то оставались прежними, сердце рыбье и душа.

Слезы рыбьи.

Люк не произнес ни слова, чтобы не вырвалось наружу нечто такое, что он не смог бы уже остановить и влить в себя обратно. Он держал свою дамбу, как титан, чтобы ее не прорвало, чтобы своей соленой и никому не нужной болью не затопить весь мир.

Миа обязательно воспользуется этим, весь и без того шаткий авторитет брата рухнет и сровняется с пеплом, землей. Миа, по мнению Люка, всю свою жизнь будет ходить с мыслью, что его брат на самом деле не скала, а жидкое море. Которое время от времени выходит из берегов…

— Признайся в своей боли, Люк. Тебе станет легче. — Миа давил на мозоли изо всех сил. Подобно скалящей зубы гиене, заметившей раненую, полусдохшую добычу, Миа смотрел на профиль брата. Но брат ни намеком не выдал, что он чувствует внутри.

Вместо этого Люк улыбнулся и повернул голову к брату.

— Ты бесхребетный червь. А я не такой, как ты! Запомни, Миа. Я не стану жрать труп своей матери только потому, что мне больше нечего жрать. Пусть ее нежность проявляется запеченной кровью у меня на коленях и обидами в горле, но я никогда не скажу, что мне печет колени и что она сидит костью в моем горле, которую невозможно сглотнуть.

— Она никогда не узнает об этом сама, — осторожно заметил Миа.

— Я не Иисус, чтобы вернуть зрение слепому.

— Ты ее сын. И если ты просто скажешь…

— Я ничего не скажу.

— Не говори. Мучайся. И называй меня червем… Почему-то у мистера Рорка ты смог выпросить любовь, а у родной матери нет.

— Мистер Рорк — чужой человек, тупица, он не обязан меня любить. Он меня не выблевывал. Он мною не гадил.

— Никто не обязан тебя любить… — сказал Миа тихо, но эти слова острым лезвием впились в горло гордого юноши. Правда делала ему больно, как и любому другому человеку на этой земле. Вот только он ее не боялся и не ставил блок против нее.

Люк всегда смотрел правде прямо в глаза, черные, огненные глаза, он никогда не опускал голову; и пусть эта чертова правда — святая вода молотила его так, как никогда не молотила мать, зато эта боль никогда не позволяла ему солгать.

Правда — это нож в сердце. Ложь — это окунуть голову в навоз.

Сколько ни отмывай потом волосы, они все равно будут вонять навозом. Сколько ни вытаскивай из сердца окровавленный кинжал — рана не смертельна, от нее не умрешь.

Директор сидел в своем темном кабинете, и если Сомелье сейчас за ним наблюдал с экрана, то увидеть он мог только неясную фигуру в кресле и красный жар сигары.

Мужчина курил и смотрел на закрытый альбом мисс Стенли, который он одолжил у старика на некоторое время. Получасом ранее директор поднял все архивы и обнаружил того единственного и таинственного пациента — тринадцатилетнего Люка Миллера, который попал в эту лечебницу не по собственной воле, а по воле своей матери Ребекки Миллер.

Директор вспоминал тот обыкновенный и заурядный случай, погружаясь в лабиринты своей памяти, пытаясь воссоздать всю картину полностью.

Люк Миллер… Тринадцатилетний юноша с зелеными глазами, который считал себя настоящим мужчиной и убеждал окружающих в том, что однажды ему удалось продержаться в воздухе чуть больше двух секунд…

— Здравствуйте, Люк, — поприветствовал доктор своего юного, болезненно худого пациента.

Несмотря на «тонкую кость», молодой человек выглядел очень уверенно и во время разговора всегда смотрел прямо в глаза.

— Здравствуйте, — поприветствовал он невысокого, плотного телосложения мужчину с короткой стрижкой, глаза которого внимательно изучали его.

Десять лет назад директор был практически такой же, как и сейчас. Вот только занимал должность обыкновенного психиатра и имел четыре подопечных, которым уделял большую часть своего времени.

Мужчина совершенно не изменился внешне, может быть, только кожа на лбу малость задеревенела и стало больше морщин. Глаза и точный пронзительный взгляд остались прежними.

— Я пришел, чтобы выяснить, зачем вы попытались вчера покончить с собой, — прямо и без лишних прелюдий сказал доктор своему пациенту, который внешне выглядел как ребенок.