Альбина Нури - Город мертвецов [litres]

– Я ночевала в подсобке. А еще у меня больше нет работы. Я вообще не понимаю, что со мной и как жить дальше.

Инна не собиралась говорить этого человеку, которого видела впервые в жизни. Это получилось само собой, должно быть, от изнеможения и отчаяния.

Владимир, к его чести, не стал говорить банальностей, причитать и выказывать показного сочувствия.

– Вы идите в душ, а я пока приготовлю нам поесть. Вы джин пьете?

– Я вообще не пью алкоголь, – строго сказала Инна. – Почти.

– Напрасно. Иногда это необходимо. Поверьте специалисту.

– Вы врач?

– Художник. Как и любой представитель творческой профессии, знаю толк в выпивке.

– Странно слышать от человека, чья мать умерла от алкогольного отравления, – выпалила Инна, тут же устыдившись бестактности своих слов.

Однако Владимир ничуть не обиделся.

– Можно пить, чтобы жить. Главное, не начинать жить, чтобы пить. Чувствуете разницу?

Инна неуверенно кивнула.

– Кстати, тут вам куча писем пришла. И коробки с вещами. Я на антресоли убрал. Вы мойтесь, а я пока достану.

– Спасибо. Я сначала загляну к себе.

Владимир взял табурет и полез на антресоли.

Инна открыла дверь своей комнаты. Обстановка тут была без изысков, но мебель добротная, на окнах жалюзи, да и ремонт неплохой.

Инне всегда хотелось иметь собственный дом, и пока домом была вот эта комната, она не жалела денег на обустройство. Выбирала нарядные обои, купила в «Икее» светильник, удобный диван, столик и шкаф (больше тут все равно ничего и не помещалось).

Теперь девушка была рада, что решила не брать все эти вещи отсюда в новую квартиру, благодаря чему сейчас ее встретили не голые стены, а вполне пригодная для жилья комната. Хотя и крохотная, и пыльная.

– Хорошо у вас, – одобрительно (а скорее всего, просто желая ободрить) сказал Владимир, появляясь за ее спиной с коробками в руках. – Уютно, со вкусом.

Инна ничего не ответила. Никогда в жизни она не ощущала себя такой неудачницей, как в ту минуту, стоя посреди комнаты, которую, как ей казалось, она покинула навсегда.

– Мы с тобой как две разбитых в бурю лодки. Нас разнесло в щепки, выбросило на берег, и теперь мы обречены догнивать тут, зарастая ракушками и мхом, – сказала Инна.

Они сидели за столом второй час и давно перешли на «ты». Новый сосед велел называть его Володей, потому что «Владимир» было слишком длинно, труднопроизносимо и официально, а «Вовы» он не признавал.

Володя приготовил замечательный холостяцкий обед: отварная картошка с зеленью, крупно нарубленный салат из свежих овощей, ветчина ломтиками и консервы «Килька в томатном соусе». Еще к этому изобилию полагалась бутылка джина и тоник. Ничего другого Володя не признавал. Вернее, мог выпить, но только в случае острой необходимости при отсутствии джина.

Инна пила его впервые в жизни, и ей понравилось. Главное, что кусок льда, который появился у нее в груди сутки назад, начал постепенно таять. Но тут, скорее, не джин надо было благодарить, а Володю, который ей поверил. Сразу и безоговорочно. Как Инна ни приглядывалась, она не сумела заметить в его глазах ни тени сомнения или насмешки.

Жалость была, да. Но правильная, без слащавости, и не та, от которой за версту несет безнадежностью.

– Рано тебе еще в психушку, – сказал он, когда Инна призналась, что чувствует себя чокнутой.

– Я потеряла год! Год, понимаешь? Мне показалось, что провела день в этом городишке, которого не существует, встречалась с людьми, которых нет на свете! Где меня носило на самом деле? – Инна сделала добрый глоток из своего бокала. – Наверняка я больна – какие еще могут быть версии? Может, это какое-то наследственное заболевание.

– Кто-то в твоем роду страдал психическими отклонениями? С кем-то бывало нечто подобное?

Инна посмотрела на него, словно бы не видя.

– Когда я сказала полицейскому на вокзале, что со мной такого прежде не бывало, что из памяти никогда не выпадали часы и дни, на самом деле я соврала. – Инна сцепила ладони в замок так, что костяшки побелели. – Десять лет. Я не помню целых десять лет.

Девушка замолчала, собираясь с мыслями. Никому и никогда она об этом не рассказывала, даже Игорю.

Володя тоже ничего не говорил. Он умел слушать: не торопил, не встревал с глупыми вопросами вроде «как?» и «в каком смысле?».

– Меня нашли на вокзале. Был конец мая – снова этот май! Я сидела на лавочке – ирония судьбы, верно? – Инна грустно усмехнулась. – Как и в этот раз, ничего при себе у меня не было: никаких документов, вещей, сумки. Возраст в итоге определили «на глазок» да по учебникам. Выяснилось, что я умею читать, писать, решать примеры – все по программе третьего класса. Вот и определили в четвертый. Поначалу я отказывалась говорить. Молчала, как сыч, а если ко мне обращались, просто отворачивалась. Почему, не знаю. Впервые заговорила с Лерочкой, то есть Валерией Львовной. Ее все так называли. Она была маленькая, круглая, открытая такая, как дитя – Лерочка и есть. Работала медсестрой в приюте, куда я в итоге попала. Однажды она говорила по телефону с женщиной по имени Инна, и я вдруг как-то живо отреагировала на это имя. Вот меня и назвали Инной. Больше о себе я так ничего и не рассказала. Кем были мои родители? Были ли у меня братья или сестры? От моего прошлого не осталось ничего! Я человек ниоткуда, понимаешь? – Инна запустила пятерню в волосы – детская привычка, от которой вроде бы давно удалось избавиться. – Как я жила? Где? С кем? Этого так и не узнали. Запросы результатов не дали. О пропаже ребенка никто не заявлял. Отчество мое – Сергеевна – выдуманное, просто хорошо подходит к имени Инна. Фамилия – Срединина, потому что нашли меня в среду. Прошлого у меня нет, будущего тоже, ведь настоящее пошло прахом.