Сергей Протасов - Обязательно должна быть надежда. Следователь Токарев. История вторая

— Да как запишешься-то? У них там своя группа, — Баженов повысил голос.

— Могу тебе рекомендацию дать, — засмеялся Комедия. — Токарев меня уважает, визитку подарил. Ладно, звони уже.

— Кому?

— Шнырю своему, пусть креветки несет. Ты париться-то будешь?

— Нет. И так жарко.

— Пойду на дальняк.

Разговор прервался. Свекольников-старший утирал пот, градом стекавший по лицу. Футболка промокла, хоть отжимай, воздуха не хватало. Где-то сработал сливной бачок, щелкнул замок двери, послышался звон стекла. Разговор продолжился.

— И я не буду париться. Ты сказал, к Эдику папа приехал? Кто такой?

— Так, хмырь, никто. Он их бросил давным-давно, подался в Москву за красивой жизнью. Теперь приперся грехи замаливать, иконку установил, свечечку зажигает. Он — не проблема.

— Пусть так. На следующей неделе надо вопрос закрывать.

— Закрою.

Послышался стук в дверь.

— Иди возьми, — коротко приказал Комедия. — Не надо чтоб он меня видел.

Дальше беседа прерывалась большими паузами.

— Нас с матерью тоже отец бросил, — говорил Комедия. — Развелся, переехал в соседнее село. Он и раньше, говорили, погуливал в открытую, а то вдруг взял и съехал. Тогда такие шутки в деревнях были редкостью. Уклад-то патриархальный! Мать убивалась, передать не могу. Денег не хватало, хозяйство стало загибаться. Я пошел пастухом в колхоз, два месяца на каникулах отработал нормально, потом у меня трех овец волки задрали. Все, что заработал, пришлось отдать. Надо мной вся школа издевалась. А в нашей школе учились дети с шести деревень. Представляешь? Это в Молдавии было, еще при СССР. Ну, что делать? Как с ним быть? Общество заедает, проходу не дает. Думал я, думал. На мать сил нет смотреть, она постарела сразу, почернела, болеть начала, а он гуляет. Такой веселый, все у него хорошо.

— Придумал?

— А как же! Взял ножик и зарезал его, — Комедия хихикнул.

— Отца родного? Так просто взял и зарезал?

— Вовсе не так и просто. Мы сначала поговорили, я ему свое видение ситуации изложил, предложил варианты. А он говорит, что у него новая жена на сносях, то есть он не может с ней плохо поступить. Потом объяснил, что и я, когда вырасту, тоже буду бабами пользоваться и бросать их налево-направо. Что они для того и созданы, чтобы ими пользовались. Хотел понимания добиться от меня и сочувствия. Вот тогда-то я ножичек и достал. Он оказался плохим отцом, не оправдал доверия.

— И его новую жену ножичком?

— Зачем? Что я, зверь, что ли? Баб убивать нельзя, тем более она моим братом беременная была.

— Ну, и как вы теперь с другими бабами? После такого случая.

— Нормально, пользуюсь и бросаю. Отец оказался прав.

— А мать что же?

— Мать умерла, не дожила до окончания того самого, первого моего срока. Оказывается, она все еще очень сильно любила отца, ждала его и даже жалела. Больше я туда не возвращался.

— Так стоило оно того?

— Убийство и срок? Стоило. Я-то остался. Живу и знаю, что всегда поступаю так, как надо.

Опять наступила пауза.

— Я пошел, поздно уже, — сказал Комедия. — Делай, как договорились.

В амбразуре одуревшего от жары и духоты Романа Сергеевича снова проплыли спины гостей. Комедия ушел, а Баженов, затворив за ним дверь, остановился ровно напротив Свекольникова и сквозь стекло уткнулся в него прямым взглядом, словно видел в темноте светящиеся глаза наблюдателя. Он стоял неподвижно несколько минут, потом правой рукой резко выхватил что-то из-за пояса и направил прямо в лицо Роману Сергеевичу. У того все сжалось внутри. «Все, конец, — успел подумать Свекольников. — Он меня нашел, сейчас выстрелит». Но оружия в руках Баженова не было, он баловался со своим отражением, повторив движение еще несколько раз, не забывая дунуть в воображаемое дуло. «Тренируется, — с облегчением догадался Свекольников. — Идиот!»

— Вроде обошлось, — выдохнул Пронин, освобождая из заточения Романа Сергеевича. — Что-то плохо выглядишь и мокрый весь. Полежи на диванчике, Рома, отдышись, обсохни. Хочешь, душ прими.

Свекольников, находящийся в полуобморочном состоянии, не проронил ни звука, только кивнул и присел на пол возле холодильника.

— Выяснил что-нибудь? Они говорили, тебе было слышно?

В ответ только кивок.

Вдруг Роман Сергеевич начал раскачиваться и сильно сжал виски руками. В его широко открытых глазах читались ужас и смятение. Он ощущал себя словно разрубленным надвое казацкой шашкой. Все, из чего складывалась его жизнь последние несколько лет, к чему он мучительно шел через глубокие размышления, перестало существовать, осталось во вчерашнем дне, обратилось в прах. Как будто он отстал от своего комфортного сонного поезда, видит его удаляющийся хвост и осознает, что больше никогда не поедет и уже не уснет. Он вроде как умер, но сердце по недогляду высших сил продолжало колотиться, гоняя ненужную кровь по мертвому телу.