К Тюдор - Похищение Энни Торн

Это не так. Возможно, что из-за скорости обработки мозгом информации у человека не хватает времени на то, чтобы осознать реальность падения. Однако мозг от этого не перестает лихорадочно работать все то время, пока тело летит вниз.

До самого момента, когда оно с хрустом врежется в землю.

В день, когда Крис упал с крыши, у меня был урок английской литературы. Он проходил в «блоке» и был последним. Мы читали отрывки из «Скотного двора». Мне никогда не нравилась эта повесть. Я не был поклонником столь тяжеловесного символизма тогда и не являюсь им сейчас.

По моему скромному мнению пятнадцатилетнего подростка, ту же историю можно было рассказать и с персонажами-людьми, не придавая им обличья животных. Я не видел смысла в такой подмене. К тому же мне не нравилось самодовольство автора. Все выглядело так, словно он считал себя очень умным, а остальных – неспособными понять его аллюзий. В то время как читатель, наоборот, все прекрасно понимал, а автор ни в коей мере не выглядел умным. Он напоминал фокусника, продолжавшего считать свой трюк очень хитрым, несмотря на то что зрители его уже давно разгадали.

Впрочем, не все произведения Оруэлла были такими. Роман «1984» был хорош. Он не притворялся. Он был просто грубым, страшным и жестоким.

Но, по правде говоря, во время того урока я мало думал о сюжете книги. Я отвлекся. В предшествующие несколько недель я вообще много отвлекался.

Прошел уже почти месяц с того дня, как вернулась Энни. Всеобщая эйфория и всепоглощающая забота, которые окружали ее сразу после возвращения, успели остыть, однако это все равно должны были быть счастливые дни. Все должно было вернуться на круги своя. Должно было – но не возвращалось. Я теперь даже не мог с уверенностью сказать, чем были эти самые «круги своя».

В первые несколько дней я пытался поговорить с Энни. Выспрашивал у нее о произошедшем той ночью всеми возможными способами. Но Энни лишь смотрела на меня полными непонимания глазами. Время от времени она улыбалась и хихикала безо всякой на то причины. И звук ее смеха, от которого у меня раньше всегда теплело внутри, теперь заставлял мои зубы сжиматься, подобно тому, как это происходит, когда кто-то царапает ногтями по школьной доске.

Мама по-прежнему мало бывала дома. Почти все время она ухаживала за бабушкой, которая «не особо себя чувствовала» после падения. Отец взял отпуск, чтобы приглядывать за Энни, пока она не будет готова вернуться в школу. Во всяком случае, так он говорил. Однако это было неправдой. Однажды вечером я увидел торчавшее из кармана его куртки письмо с надписью «P45». Я знал, что это означало. Он уволился или его выгнали с работы. Так что я лишь затолкал письмо поглубже в карман и не сказал маме ни слова.

Я много о чем не говорил маме. Просто не мог. Не мог, потому что не хотел ее волновать. Не хотел расстраивать. И я боялся, что она попросту мне не поверит.

Я не говорил ей, что боялся возвращаться после школы домой, зная, что отец к тому моменту уже будет пьян, а в доме стоит невыносимый запах. Воняет не просто выпивкой, а кое-чем похуже. Чем-то омерзительно кислым, словно что-то заползло под половицы и сдохло там. Однажды ночью мама даже отправила нас с отцом искать дохлую мышь. Когда мы так ничего и не нашли, мама закатила глаза и сказала: «Уверена, скоро запах пройдет».

Я не говорил ей, что она ошибалась. Что запах исходил не от дохлой мыши. В нашем доме поселилось что-то другое.

Я не говорил ей, что часто по ночам мне не давали спать звуки, доносившиеся из соседней комнаты – комнаты Энни. Иногда это были беспрестанно повторявшиеся слова из песни: «Она спустится с горы, вот увидишь. Она спустится с горы, вот увидишь».

А иногда это были ужасные крики и вопли. Заслышав их, я надевал наушники от плеера или накрывал голову подушкой. Что угодно – лишь бы заглушить эти звуки. Утром я заходил к Энни в комнату, стягивал с кровати пропитанные мочой простыни, запихивал их в стиральную машину и включал ее перед уходом в школу. Вероятно, мама думала, что я стараюсь помочь отцу. И, честно говоря, если бы я не занимался стиркой, ею бы никто не занимался. Однако настоящая причина была не в этом.

Я делал это, потому что считал себя виновным в произошедшем. Такова была моя карма. Мое покаяние. Кара за то, что я сделал. Или не сделал. Я не спас ее.

Я никому не говорил, что иногда мне приходилось менять и свои простыни. Что я вздрагивал от каждого скрипа, ведь, обернувшись, я мог увидеть Энни, стоявшую у меня за спиной с Эбби-Глазки в руках. Она ничего не говорила, лишь улыбалась, глядя на меня глазами, которые были слишком тусклыми и старыми для восьмилетней девочки.