Георгий Ланской - Гамбит пиковой дамы

Я усмехнулась.

– Неудивительно, что она ничего не помнит.

Змей зорко посмотрел на меня и даже сигарету отложил в сторону.

– Это ты о чем? – подозрительно спросил он.

– Тебе что, ничего не кажется странным?

– То есть?

Я вздохнула.

– Нам предъявили окровавленное платье. Ты сам говорил, убийца должен был переодеться. Так?

– Так.

– И где, по-твоему, Настя набросилась на Льва?

– Рассуждая логически, там же, за домом, – прищурился Змей. – Камеры туда не смотрят.

– Вот именно. А теперь суммируем. Предположим, что убийство произошло за домом, подальше от толпы. Девочка заманила туда Льва Борисовича, ударила ножом, труп закопала и пошла веселиться дальше. Припадок прошел, она обо всем позабыла. Так?

– Ну.

– Гну. А теперь подумай. Убийство происходит в уединенном месте, не просматриваемом с камер. Знала ли Настя об этом? Теоретически могла. Вообще, ее болезнь очень удобна. Любой проступок можно списать на припадок, а потом отговориться амнезией. Причем абсолютно любой член семьи мог списать на девочку свои грехи. А что? Она ничего не сможет опровергнуть. Все знают, на что она способна в минуты помешательства. Может быть, Лев Борисович ушел за дом не за Настей?

– К чему ты клонишь? – недовольно спросил Змей.

Я помедлила, а потом рассказала о подслушанном разговоре.

– Ты поэтому в баню поперлась?

– Да.

– Нашла что-то?

– Нет.

В его глазах вспыхнуло недоверие. Добродушная маска сползла в мгновение ока, передо мной снова сидел хищник.

– А с кем он там был, ты не видела?

– Нет. Знаю только, что с женщиной.

Чайник засвистел и стал плеваться кипятком. Я налила чаю себе и Змею, взяла конфету и сунула ее в рот. Змей молча размешивал сахар, буравя взглядом столешницу.

– Ты все сказала?

– Нет. Есть еще одна деталь, которую я хотела бы прояснить. Нож вы нашли?

– Нет, – помотал головой Змей. – Валяется, поди, где-нибудь в сугробе. До весны точно не найдем, вон какой снегопад был.

– Убив Льва, Настя вся вывозилась в крови. Так?

– Ну…

– И Марина показала нам платье. Так?

– Ну…

– Ты все-таки туповат для своей профессии, – разозлилась я. – Или на тебя затмение какое-то нашло?

– Чего это?

– Того это. Она что, по-твоему, раздетая на улице бегала? Почему потом, перед фейерверком, ее видели все, включая меня, в ее белой шубке, на которой не было ни пятнышка?

– Да, ты права, – медленно произнес Змей. – Она действительно бегала рядом в чем-то белом. Пожалуй, горничная становится интересным свидетелем.

Я промолчала. На мой взгляд, в этом милом семействе все хранили тайны, и если Змей хочет помочь другу разобраться в этом, ему придется потрудиться. Помогать ему открыть этот ящик Пандоры я пока не собиралась, решив приберечь козыри до лучших времен.

Он курил, о чем-то сосредоточенно размышляя, а потом поднялся с гаденькой улыбкой.

– Ну, что ж, поели-попили, пора и в койку.

Я не поверила своим ушам.

– Ты что, с ума сошел?

– Это ты с ума сошла, если думаешь, что я от тебя просто так уйду. За тобой глаз да глаз нужен. Выпустишь тебя, а ты – фьють – и на Канары. Ищи потом. Пойдем-ка, дорогая, в спаленку, а то мне аж невмоготу…

Глаза у него были дурными. Мне стало страшно.

Невзирая на мое жалкое сопротивление, все повторилось почти в точности, оставив гадкое дежавю. И разница была лишь в моей обреченной покорности и его ненасытности. А еще он меня целовал. Я уворачивалась, как могла, но все время чувствовала жаркие поцелуи сухих губ, касавшихся моего лица. А он рычал, как зверь, и его мощное тело резко двигалось вперед-назад бешеным маятником, заставляя меня двигаться вместе с ним. Чувствуя его в себе, я ненавидела его еще сильнее. Все было почти так же, как накануне. Но я больше не плакала, не убегала, когда он насытился и уснул, голый, горячий, прижав меня своей ручищей.

Я пролежала неподвижно с час, прислушиваясь к его ровному дыханию. Потом вылезла из постели, крадучись направилась к дверям и только там обернулась.

Он смотрел прямо в глаза и улыбался неприятной, опасной улыбкой скалящегося волка.

Я убила бы его, если бы смогла. Но не стала даже пытаться. Он встал, подошел вплотную и вдруг обнял меня. А я стояла, прижатая к его груди, надеясь, что он оставит меня в покое. Чтобы выбросить из головы такой навязчивый образ, я повторяла слова песни любимой артистки, вспомнив, как в Париже ходила на ее концерт, и черпая в них странное утешение.