Георгий Ланской - Гамбит пиковой дамы

Бакс храпел у дивана, просыпаясь, когда я убирала руку с его горячего бока. Присутствие пса успокаивало.

Я могла понять Оливье. Художник-неудачник, непризнанный гений, чьи планы все никак не осуществлялись. Лариса и Людочка заморочили ему голову несметными богатствами, которые так легко получить, и он поплыл. Возможно, он мне симпатизировал, может быть, даже увлекся, но деньги – шуршащие, зовущие, волшебные – перевесили хорошее отношение.

Часы показывали половину первого.

Я поднялась и подошла к окну. Фонари рассеивали тьму. У ворот, увитых виноградом, прохаживался темный силуэт, тонкий и смазанный. Чиркнула зажигалка, и неверный свет пламени высветил из мрака лицо Оливье. Прикурив, он повернулся. Я не видела его лица, лишь тлеющую красную точку сигареты, но в тот момент мне казалось, что он смотрит мне прямо в лицо, невзирая на стекло и тюлевую броню.

Сколько они намерены караулить?

Я набрала номер Оливье и поднесла телефон к уху. Силуэт задергался и вытащил свой сотовый, горевший слабым огоньком.

– Алиса?

– Сколько они тебе пообещали? – тихо спросила я.

– Алиса… я…

– Сумма, Оливье. Сколько вы намерены с меня выдоить?

Он помолчал, а потом нехотя сказал:

– Шесть тысяч.

Я чуть не рассмеялась. Добавив в голос толику отчаяния и надежды, я сказала:

– Они обманули тебя.

– Что?

– Обманули. Они просят с меня сто…

Оливье не ответил и только задышал в трубку, подсчитывая ущерб. Не дав ему опомниться, я прорыдала:

– Это все, что у меня есть. Я отдам тебе половину, если ты поможешь мне. Я не верю им. Они пойдут в полицию, а я… Я не могу… Я должна уехать…

Он молчал. Всхлипывая, я с каким-то отстраненным хладнокровием слушала его дыхание. Ну, Оливье, порадуй меня, скажи, что согласен, ведь пятьдесят тысяч больше шести.

– Как мы это сделаем? – тихо спросил он.

Я улыбнулась.

– Я не знаю… От них надо избавиться. Мы должны поехать в банк на их машине?

– Да…

Значит, машина есть… Очень хорошо…

– Мы должны разделиться, Оливье. Ты поедешь со мной, а они пусть едут следом. По дороге мы оторвемся, вернемся сюда, ты получишь свою долю, а я исчезну.

– Почему ты говоришь – вернемся сюда? – насторожился он.

– Потому что деньги в доме, Оливье, – сказала я. – Я замуровала их в подвале.

Он снова замолчал. Я ждала, слушая, как тикают часы.

– Я не знаю, Алиса, – сказал он наконец. – Все… все так запутано… Я не могу тебе верить…

– Оливье, я тебя умоляю!

– Я не знаю. Надо подумать. Я позвоню тебе.

– Нет, – вскричала я. – Не надо. Я боюсь их. Они могут понять, что мы сговорились. Если ты согласен, то завтра, когда я выйду из дома, скажешь, что поедешь со мной. Если нет – я все пойму… Пожалуйста, Оливье… Прошу…

– Я подумаю, Алиса, – пообещал он и отключился.

Я уселась на диван и почесала Баксу живот. Он тут же перевернулся на спину, похрюкивая от удовольствия. Цель была достигнута, зерно раздора посеяно.

Мне уже приходилось иметь дело с шантажистами. Чего только стоил полоумный фанат, запечатлевший момент, когда мы с подругой выносили из дома труп бандита, явившегося за деньгами. Впрочем, в прошлой жизни меня трясли, как грушу, со всех сторон, и это были куда более изобретательные люди.

Леваллуа Перре. Домики-соты. Камерная идиллическая атмосфера пригорода. Соседи.

Справа от меня жила мадам Пьюдеба, очаровательная старушка, помешанная на розах. В ее саду было больше сотни кустов самых разных сортов и оттенков. Дети навещали мадам Пьюдеба редко, и цветами, как мне кажется, она спасалась от одиночества. Иногда мы встречались с ней в магазине и мило кивали друг другу. Однажды она пригласила меня на чай и угостила Бакса печеньем. Слева жил месье Рош, адвокат с обширной практикой и большим семейством. За два года я так и не подсчитала, сколько у него детей. При подсчетах я сбивалась, каждый раз получая другой вариант: то пять, то шесть. Мадам Рош меня не любила, а Бакса считала убийцей кошек и детей. Мы сталкивались с ней в кафе Жака, куда она приходила со своим выводком. Мадам Рош никогда со мной не здоровалась и гневно выговаривала Жаку, что он позволяет опасному животному находиться рядом с людьми. Кажется, она была и расисткой, поскольку ее отношение к нефранцузам было подчеркнуто брезгливым.

Через два часа я снова подошла к окну, простояв у него больше четверти часа. У ворот никого не было.

Они явно караулили меня в машине. Ночь холодная, присесть негде. Ночевать со мной в одном доме Лариса отказалась. Возможно, потому, что побоялась расправы, может быть, опасалась предательства со стороны Оливье. Явись они ко мне всей бандой, в разговоре всплыла бы истинная сумма, а делиться мачеха не желала. Чья бы очередь ни была дежурить у ворот, он явно халтурил. К тому же никто не знал, что машины нет в гараже. Лариса туда не заглядывала, а соглядатай у ворот либо проворонил момент моего возвращения, либо явился позже.