Марк Бернелл - Ритм-секция [litres]

Сам Реза Мохаммед появился в половине четвертого.

Он и еще несколько студентов шли с лекции. Многие имели ближневосточную или арабскую внешность, но взгляд Стефани сразу же выхватил его. По сравнению с фотографией его волосы были чуть длиннее, а борода чуть короче – вернее, даже не борода, а щетина, – но орлиный нос и глаза с тяжелыми веками невозможно было не узнать. Шагая в самой гуще группы, он тем не менее был один. Другие болтали парами или кучками, но только не Мохаммед.

Держась на почтительном расстоянии, Стефани последовала за ним до Куинс-гейт, где он свернул налево. На Кромвель-роуд повернул направо. Стефани тотчас догадалась, что Мохаммед направляется к станции метро «Глостер-роуд». Она сократила расстояние между ними, чтобы не упустить его из виду, как только они дойдут до метро. Но, как оказалось, он прошел мимо и свернул с Кромвель-роуд, лишь дойдя до Нересборо-плейс, что ведет к Кортфилд-гарденс. Там вошел в здание на углу с Баркстон-гарденс.

Прежде чем совершить первый из нескольких проходов, Стефани на минутку замедлила шаг. С тротуара каменные ступени поднимались под балконом второго этажа ко входу в помещение, которое через стеклянную дверь выглядело как какое-то фойе. За стойкой, лениво куря сигарету, сидел молодой человек. Он явно скучал. Большинство окружающих зданий были жилыми – бывшие особняки, превращенные в квартиры или дешевые гостиницы. Но этот явно не был ни тем ни другим. Перегнувшись через перила, Стефани сумела заглянуть в цокольный этаж: две большие комнаты, разделенные коридором. В одной из комнат стоял торговый автомат с безалкогольными напитками, пластиковые стулья на выстеленном линолеумом полу и старый телевизор в углу. В другой она разглядела гребной тренажер, набор гантелей на резиновом коврике и еще один тренажер. На стене, в коридоре, висел таксофон. Он находился за дверью пожарного выхода, у подножия ступенек, что спускались вниз от калитки, устроенной в ограде на уровне тротуара.

На главном входе не было никаких указателей, зато рядом имелась небольшая боковая дверь, рядом с которой на грязной латунной табличке Стефани прочла: «Студенческое общежитие „Аль-Шариф“». В углу одного окна была наклейка: на зеленом фоне белый полумесяц и звезда. Во время третьего обхода здания Стефани увидела внизу Резу Мохаммеда. Сидя спиной к окну, он, похоже, смотрел телевизор. Рядом с ним сидел еще один молодой человек, но они не разговаривали между собой.

Она набрала справочную службу и, получив номер студенческого общежития «Аль-Шариф», тотчас туда позвонила. Ответил мужской голос. Стефани спросила Резу Мохаммеда, и ей велели немного подождать. Зазвонил другой телефон. С тротуара ей было видно, как из спортзала в коридор вышел молодой человек и взял телефонную трубку. Она увидела и услышала, как он произнес слово, которое она не поняла. Затем выключила мобильник Проктора.

Мною владеет ярость, которую невозможно передать словами. В последнюю пару дней случайный наблюдатель наверняка счел бы меня спокойной, даже непробиваемой. Нет ничего более далекого от правды. Последние два года моя жизнь была свободна от негативных эмоций. Я была то обдолбана наркотой, то слишком пьяна или слишком устала, чтобы найти силы для гнева. У меня не было ненависти ни к Дину Уэсту, ни к Барри Грину, ни к любому из тех, кто эксплуатировал меня. Я не держала зла на тех, кто на час-другой покупал мое тело. И не уверена, что знай я тогда, что причиной трагедии был терроризм, это имело бы какое-то значение. Мое поведение определялось мной самой, а не событиями вокруг меня.

Но теперь все изменилось. Теперь я объята яростью. Сильной. Это наводит на мысль, что она все это время была со мной, лежа на секретном депозитном счете, на который капают астрономические проценты. Я зла на Кристофера за то, что он обманул смерть, я зла на остальных моих родных за то, что они стали ее жертвами. Я ненавижу Уэста, Грина и всех других моих пользователей. Даже Проктор не избежал моего гнева: как он мог оставить меня после того, как я начала от него зависеть? А еще есть Реза Мохаммед, человек с бомбой. Но главным образом я зла на себя. Я презираю свое падение и горько корю себя за все, что случилось со мной за последние два года. Мне стыдно за все те поступки, какие я позволяла себе до трагедии. Но самое страшное – это то, что я, увы, не могу ничего изменить, что мне остается лишь пенять себе за мое прошлое.