Линкольн Чайлд - Город вечной ночи [litres]

– Он делает все это, чтобы отомстить мне за мои статьи о его дочери! Как только я вышел из здания, он отправил мне текст с объяснением, что он сделал и почему!

Адвокат кивнул:

– Насколько я понимаю, вы ссылаетесь на текст, которого нет на вашем телефоне и вообще нигде нет.

– Он должен быть где-нибудь!

– Согласен. Это проблема. По моему опыту – и, несомненно, опыту прокуратуры – тексты просто не могут удалять сами себя. Какой-нибудь след где-нибудь непременно остается.

Гарриман сгорбился на стуле:

– Послушайте, мистер Гринбаум, я нанял вас, чтобы вы меня защищали. А не перечисляли мне все липовые свидетельства моей вины!

– Прежде всего, называйте меня, пожалуйста, Ленни. Боюсь, что нам долго придется работать вместе. – Он уперся локтями в столешницу, подался вперед и заговорил сочувственным голосом: – Брайс, я буду защищать вас всеми своими силами. Я лучший в этом бизнесе, поэтому вы и наняли меня. Но мы должны смотреть фактам в лицо: у прокурора безукоризненные свидетельства. Если он настоит на передаче дела в суд, вы получите приговор по полной. Единственный ваш шанс – единственный! – это чистосердечное признание.

– Признание? Вы считаете меня виновным, да?

– Позвольте мне закончить. – Гринбаум глубоко вздохнул. – Я говорил с прокурором, и при определенных обстоятельствах он готов проявить снисходительность. Это ваше первое дело, до этого вы были честным, законопослушным гражданином. Кроме того, вы известный репортер, который выполнял свой общественный долг перед городом, когда стали происходить обезглавливания. Поэтому прокурор готов отнестись к случившемуся как к единичному умопомрачению, пусть даже и чудовищному. В конечном счете похищать деньги из благотворительного фонда для больных раком, учрежденного якобы в память о покойной подруге… – Голос его сошел на нет.

Гарриман сглотнул:

– Снисходительность? Какого рода снисходительность?

– Это будет решено, если вы дадите мне разрешение на переговоры. Факт в том, что ни цента из украденных денег не было израсходовано. Я могу выставить это только как намерение. Если вы признаете свою вину, то при везении вам придется отбывать срок не больше двух, максимум трех лет.

Гарриман снова застонал и уронил голову на руки. Кошмар! Другого слова для того, что с ним происходит, не существовало, – настоящий кошмар наяву, кошмар, от которого, похоже, он не сможет проснуться как минимум два года.

В нескольких милях к северу от Манхэттенского изолятора временного содержания, у брезентового полотнища, расстеленного в центре Большого луга, стоял Марсден Своуп. Он ждал с трепетом удовлетворения, смешанного со смирением, и вот на тропинках, из-за деревьев, со стороны близлежащих улиц стали появляться люди. Они шли медленно, осторожно, словно ощущая огромное значение происходящего, выходили на огромный луг и молча собирались вокруг Своупа. Несколько прохожих, спешивших по своим делам в этот холодный январский день, замедлили шаг, глядя на растущую толпу. Но внимание властей они пока не привлекли.

Своуп знал, что его послание достигло самых разных людей, это воистину был срез американского общества, но он и предположить не мог такого разнообразия. Люди всех возрастов, вероисповеданий, имущественного положения безмолвно окружали его, кольцо собравшихся становилось все плотнее. Люди в деловых костюмах, в головных уборах, смокингах, сари, бейсбольных униформах, кафтанах, гавайских рубашках, в цветах банды – их становилось все больше, и больше, и больше. Именно на это он и надеялся с такой страстью, – на то, что один процент и девяносто девять процентов соединятся в своем отвержении богатства.

«Благодарю Тебя, Господи, – прошептал про себя Своуп. – Благодарю Тебя».

И вот настало время разводить костер. Он сделает это быстро, чтобы копы не смогли остановить процесс или, пробравшись через толпу, загасить пламя.

Своуп выпрямился во весь рост, стоя в середине освобожденного для него паломниками круга диаметром десять-пятнадцать футов. Жестом театральным и, как он надеялся, одновременно уважительным он снял накидку и остался в одежде, которую сплетал себе много мучительных вечеров, – во власянице из самых грубых, самых колких волос животных, какие ему удалось найти. Затем он отшвырнул в сторону брезент, под которым обнаружился большой белый крест – Своуп еще раньше нарисовал его на траве с помощью баллончика. Рядом стояли две канистры с керосином.