Линкольн Чайлд - Город вечной ночи [litres]

– Ну, это не так уж трудно для компьютерного гения вроде Озмиана, с целой конюшней высококлассных хакеров, которых только пальцем помани, – некоторых из них Озмиан шантажировал, зная об их прошлых хакерских преступлениях, – в одной из самых изощренных и влиятельных интернет-компаний в мире с доступом ко всем новейшим цифровым инструментам. Вы посмотрите, что он и его люди сделали, чтобы подставить этого репортера – Гарримана. Дьявольская работа. Имея такой мозговой трест, проникнуть в резиденцию Кантуччи не составляло особого труда.

– Да, логично.

Пендергаст повернулся к выходу.

– Кстати, Пендергаст…

Агент посмотрел на него:

– Да, Винсент?

– Думаю, я должен извиниться перед вами.

Пендергаст вопросительно вскинул брови.

– Я был глуп, мне отчаянно требовались ответы, до моей задницы добирались все, начиная от мэра и дальше вниз… Я попался на крючок версии этого репортера, как утопленник. А потом огрызался, когда вы пытались сказать мне, что эта версия дутая…

Пендергаст поднял руку, останавливая его:

– Мой дорогой Винсент… История Гарримана формально соответствовала всем фактам, сама по себе она была привлекательной, и на нее попались не только вы. Урок для всех нас: вещи не всегда то, чем кажутся.

– Это точно. – Д’Агоста посмотрел на жуткий ряд трофеев. – Я бы и за миллион лет не догадался.

– Именно поэтому отдел поведенческого анализа Бюро и не смог составить портрет человека. Потому что, с точки зрения психологии, он не был серийным убийцей. Он определенно был sui generis.

– Что за генерал Су? Вы о ком?

– Это древнее латинское изречение. Означает «единственный в своем роде».

– Я должен выйти отсюда.

Пендергаст посмотрел на пустую полочку со своим именем.

– «Sic transit gloria mundi» [34], – пробормотал он снова на латыни, развернулся и быстро вышел из маленькой комнатки.

Они вернулись в огромную жилую комнату квартиры Озмиана с ее панорамными видами из окна. Д’Агоста подошел к окну, глубоко вздохнул:

– Есть такие вещи, которые я бы предпочел не видеть.

– Быть свидетелем зла – значит быть человеком.

Пендергаст встал рядом с ним у окна, и несколько мгновений они молча смотрели на зимний Нью-Йорк, накрытый бледно-желтой дымкой умирающего дня.

– Как ни странно, этот осел Гарриман оказался прав в том смысле, что городом правит один процент, – сказал д’Агоста. – А еще забавно, что убийца, как выяснилось, сам принадлежит к одному проценту. Еще один сверхбогатый, заносчивый ублюдок, получающий удовольствия за счет других. Вы посмотрите на этот город! Меня от него тошнит: самоуверенные говнюки в пентхаусах, разъезжающие по городу в своих стофутовых лимузинах, с их шоферами, дворецкими… – Его голос вдруг стих, а лицо зарделось. – Извините. Я вас не имел в виду.

Он не помнил ни одного случая прежде, когда бы Пендергаст смеялся.

– Винсент, если перефразировать слова одного мудреца, дело ведь не в содержимом вашего счета в банке, а в содержимом вашей души. Разделение мира на богатых и всех остальных – ложная дихотомия, которая к тому же скрывает реальную проблему: в мире много плохих людей как среди богатых, так и среди бедных. Вот реальное разделение – оно между теми, кто старается делать добро, и теми, кто старается только ради себя. Деньги, конечно, увеличивают то зло, которое могут принести богатые; деньги позволяют им выставлять напоказ во всей красе свою вульгарность и преступления.

– Так в чем же ответ?

– Перефразируя слова другого мудреца, «богатые всегда будут с нами». Ответа нет, разве что сделать так, чтобы нам, богатым, не позволялось использовать наши деньги как инструмент подавления и подрыва демократии.

Эти нехарактерные для агента философские размышления удивили д’Агосту.

– Да, но Нью-Йорк меняется. Жить на Манхэттене могут позволить себе не только богатые. То же происходит с Бруклином и Куинсом. Куда захочет меня переселить рабочий люд через десять, двадцать лет?

– Всегда есть Нью-Джерси.

Д’Агоста поперхнулся:

– Вы шутите, да?

– Боюсь, что здешняя комната ужасов спровоцировала меня на неуместную легкомысленность.

Д’Агоста сразу же понял. Это напоминало тех патологоанатомов, которые, вскрыв желудок жертве убийства, принимаются отпускать шутки о спагетти и фрикадельках. Ужас того, что они с Пендергастом только что видели, требует выхода, пусть и посредством неуместного юмора.

– Возвращаясь к делу, – поспешил сказать Пендергаст. – Должен вам признаться, что я лично чувствую огорчение и даже смирение.