Альдо Пазетти - Вид с балкона

Вначале Анна и Энрико отказывались.

– Не надо, мы привыкли, лучше уж нам оставаться в одиночестве.

Тетушка Бетта постаралась обратить все в шутку:

– Ну, детки, чего уж вы так приуныли? Завтра сами же над своими страхами посмеетесь, как над скверным анекдотом…

Ей вторили остальные:

– Мы же вот сохраняем спокойствие.

– Да вернут вам Джулио, и очень скоро.

– Хорошо, что вы хоть немного в себя пришли.

Приятель, сказавший это, как раз накануне опротестовал два последних векселя Энрико.

Обессиленные, отчаявшиеся, они все-таки дали в конце концов себя уговорить. Стали ходить к мессе по очереди – ведь кто-то днем и ночью должен был дежурить у телефона.

Энрико согласился, чтобы три его бывших школьных товарища заходили иной раз поиграть в бридж. Они подыгрывали ему, стараясь, чтобы это не слишком бросалось в глаза. Но он все равно был нетерпим, раздражителен и взрывался по любому пустяку.

– К черту все ваши бубны и пики!

А стоило раздаться телефонному звонку, Энрико так резко вскакивал, что карты рассыпались, летели вниз, на ковер. И его точно ветром сдувало.

Однажды ночью в дверь постучали. Пришел одетый в штатское майор карабинеров.

Энрико сразу же накинулся на него:

– Что вам тут надо?

– Что надо? Вам не кажется, синьор Тарси, что вся эта история зашла слишком далеко: стала выглядеть несколько диковато.

– Диковато, что ж, лучше не скажешь, майор!

– Не поймите меня превратно, доктор Тарси. Речь идет о нас. Слышали, что о нас говорят? Почитайте заголовки. Как только эти газетчики нас не называют! Я уж не говорю о начальстве.

– У меня одно начальство – сын.

– Я понимаю, синьор Тарси, иначе бы… Хотя чего вам, собственно, скрывать – ведь и так про телефон уж каждый дурак догадался.

Энрико смолчал: возразить было нечего.

– Телефон, – продолжал майор, – детская игра. А мы, уж поверьте, играючи сумеем засечь разговор. Или вы сами сообщите, как только они позвонят.

– Никогда!

– Тогда хоть разрешите проследить за ними, когда они забирают деньги. У нас есть отменные ищейки.

– Никогда! Я не сомневаюсь в вашей изобретательности и проворстве ваших ищеек, господин майор, но трупы двух бандитов мне не нужны, если их ценой будет третий труп!

– Да, но… Должны же вы взглянуть правде в глаза! Бандиты чувствуют себя хозяевами положения. Они вас уже хорошо изучили, знают, с кем имеют дело, и будут тянуть так до бесконечности… Вашего сына они никогда не отпустят.

– Может быть, майор, может быть. Они меня знают и чувствуют себя хозяевами положения, кстати, они и сами мне все время об этом твердят. Но и я их знаю. Я их никогда не видел, даже лиц себе не представляю, но по голосу, по некоторым недвусмысленным фразам понял, что имею дело с мерзавцами высшей марки. Это наглые, беспардонные ублюдки, готовые на все. Они не боятся ни тюрьмы, ни смерти, а сами убьют не задумываясь. Они, видите ли, хотят наслаждаться жизнью, ведь жизнь, по их словам, так коротка. А мы с женой распяты на кресте, и спасения нет. Вы арестуете одного, а другой прикончит моего сына. Пусть уж лучше он будет пленником, чем покойником.

Майор встал и сухо попрощался.

– Мне нечего добавить, синьор Тарси. Искренне желаю, чтоб все для вас окончилось к лучшему. Но предупреждаю: вскоре – точный срок зависит от следователя – дело будет прекращено.

Он исчез в темноте, а Энрико разрыдался от стыда и бессильной ярости.

Газеты давно уже перенесли информацию о похищении, которое кто-то назвал похищением даже не века, а тысячелетия, с первой полосы на последние, притом она становилась все более краткой. Некоторые вообще помещали только сумму очередного выкупа и под черной колонкой цифр давали общий итог, что напоминало таблицу налогов или лотерею.

То и дело на мотоцикле приезжал корреспондент местной газеты, который упорно надеялся прославиться, опубликовав сенсационный материал на целую полосу. Он по обыкновению задавал Энрико несколько вопросов, потом предлагал очередную кандидатуру знаменитого детектива и, получив отказ, ретировался, совершенно разочарованный.

Однажды он показал карикатуру, напечатанную в популярном еженедельнике, где Энрико был изображен в виде коровы с огромными сосками, а щенки, вооруженные автоматами, сосали с такой невероятной жадностью, что, казалось, их вот-вот стошнит.

Сочувствие людей родителям, потерявшим сына, постепенно сходило на нет; некоторые даже позволяли себе острить. А для Энрико и Анны Джулио был одновременно и жив, и мертв. Да, он для них умер, хотя они и не могли положить цветы на его могилу. Готовые отдать ему все, что у них осталось: быстро тающие средства, голос, память о прошлом, – они, увы, уже не находили любви в своем сердце. Ее унесла невидимая и бесконечная река, столь бурная, что рев ее болью отдавался в висках.