Альдо Пазетти - Вид с балкона

– Да хоть из пальца.

Тут уж Энрико не выдержал:

– Послушайте, молодой человек, вы, вообще, понимаете, что происходит?

– Лучше вас.

– Одно из двух: либо вы в курсе дела и, значит, поступаете бесчестно, либо просто ничего не понимаете.

– Полегче на поворотах, синьор Тарси!

Энрико опротивел этот разговор, и он устало сказал:

– Послушайте, мне время дорого, да и к чему спорить? Вон, взгляните в окно, у всех у вас машины, на что же вы жалуетесь?

– Это к делу не относится.

– Еще как относится! – Энрико невесело улыбнулся. – Скоро приду у вас работу искать, а вы мне откажете… Короче говоря, я свой долг выполнил. Что вам еще надо?

Юнец запальчиво выкрикнул:

– Никаких увольнений!

– Согласен, но при одном условии – платить им будете вы.

– Заявляю при свидетелях, – завопил воинственный глава делегации, – это гнусная провокация! И вам она даром не пройдет, синьор Тарси.

Тогда, стукнув кулаком по столу, Энрико гаркнул еще громче:

– Довольно! Вон из моего дома!

В ответ наглый юнец вскинул тросточку и ударил ею по висевшей на стене цветной гравюре, разбив стекло.

Энрико схватил старинный пистолет, служивший пресс-папье, и прицелился в нахала и его приятелей. Те сломя голову бросились вниз по лестнице.

Потом Энрико пожалел о своем поступке. Чем виноваты эти простаки? Скорее уж, здесь вина их вожаков, специально подливающих масла в огонь.

Несколько дней спустя он получил повестку в суд: угроза применения оружия. Зато у самых ворот он нашел несколько корзиночек со свежим творогом, фруктами, колбасой. А еще завернутый в газету букет полевых цветов.

Одно из подношений – красивый медный котелок, доверху наполненный конфетами и изюмом, – было от цыган.

Как всегда, цыгане в том году расположились табором на большом гумне, которое с незапамятных времен предоставили в их полное распоряжение. И ни разу между цыганами и местными жителями не возникло никаких стычек.

Это был небольшой мирный табор, кочевавший в основном по Италии в старых и скрипучих кибитках, которые, однако, всем местным ребятишкам представлялись сказочными каретами. А когда цыгане разбивали шатер с живописными заплатами, устраивали балаган с каруселями, музыкой, тиром, лотереей, когда огнем горели в танце широкие цветастые юбки и пахло жженым сахаром, конской и обезьяньей мочой, тогда уж веселью не было конца. И пусть не все их акробаты, клоуны, певцы и музыканты были первоклассными, крестьяне все равно веселились от души. С годами этот кочевой народ совсем утратил традиционно цыганский характер и превратился в благодушную группу ремесленников, жонглеров и уличных певцов на манер неаполитанских.

Между прочим, самый старый из цыган, с глазами, вечно мутными от вина, утверждал, будто родился во время битвы при Аустерлице, и похвалялся, что, играя на цимбалах, подсказал немало мелодий самому Брамсу.

Но самым главным для простодушных крестьян было другое, возможно, и не столь возвышенное, но существенное качество этих цыган: вопреки укоренившемуся предубеждению они не воровали. Ни разу даже полена со двора не утащили. Более того, частенько помогали крестьянам в работе, а один из них, молодой и красивый, полюбил эти края, выбрал себе бойкую брюнетку да и остался работать кузнецом – ремесло полезное и немного сказочное. Его прозвали Цыганин, и он прочно осел здесь.

Однако в тот год цыган будто подменили: они нюхом почуяли неладное; крестьяне поняли, что с ними теперь надо держать ухо востро, – рыскают повсюду, точно куницы, затевают ссоры. Вдобавок ко всему начали красть.

Неизвестно почему, но цыгане обожали обоих Тарси – может, оттого, что и Анна и Энрико всегда держались с ними просто и по-доброму, а однажды даже помогли уладить в суде сложное дело о наследстве.

Когда на супругов обрушилась беда, цыгане повели себя как-то странно, словно решили на свой лад отомстить за Анну и Энрико.

Рассуждали они так:

– Теперь все это добро больше не принадлежит никому. Так уж лучше оно достанется нам, чем этой собачьей своре.

И тащили, кто что может: уток, коз, головки сыра. Двоих поймали с поличным, и они угодили в тюрьму. Остальным в судебном порядке было предписано возвратиться в родные места – правда, не уточнили, куда именно: ведь родины у этих цыган не было и прибыли они отовсюду и ниоткуда.

Так, безвозвратно ушли и времена цирка «Цимбалон», названного в честь того знаменитого струнного инструмента, что принадлежал старику цыгану, поделившемуся вдохновением с великим Брамсом.