Саймон Лелич - Комната лжи [litres]

– Дональд.

Слово выходит хрипло, Адам придвигается к ней, а вместе с ним и нож.

– Что это было? Я уже досчитал до девяти, Сюзанна. Девять с половиной.

– Дональд. – Она выдавливает звуки, как кашель. И это помогает. Легкие расправляются от дыхания. Пульс все еще бешеный, но понемногу замедляется, все медленнее, достаточно медленный, чтобы она могла сосчитать удары. Это успокаивает ее: размеренный ритм сердца. – Как так. Как так вышло. С именем. Дональд.

Адам молчит один удар сердца, Сюзанна ожидает, что он побьет ее. Что воспримет вопрос как еще одно испытание. Последнее, нестерпимое проявление бунта.

Вместо этого Адам внезапно смеется. Он впервые смеется, и смех звучит непринужденно. У него приятный смех, осознает Сюзанна сквозь пелену. Глубокий, искренний, теплый. Он не начинает ей нравиться. Наоборот, она ненавидит его еще сильнее. И тут она действительно это осознает. Сюзанна, которая в эти дни никого не позволяет себе ненавидеть, рада была бы вытолкнуть Адама из окна. И неважно, что падение его не убьет. Сломает ноги, будет страдать. Отлично. Потому что смех доказывает, что это не он. Он решает делать то, что делает, а не подчиняется внутренним порывам. Более того, этим смехом он заманил дочку Сюзанны. Посмотрел на нее красивыми карими глазами, загипнотизировал, заставил принять в нем друга. Должно быть, так все и было. Как иначе он мог бы к ней подобраться?

Адам снова смеется, на этот раз фальшиво. Это смех маски. Он думает, что этот смех делает его таким большим и умным.

– Ты правда хочешь знать? – говорит он. – Ты чуть не задохнулась, а теперь сидишь тут и спрашиваешь, откуда у меня такое среднее имя?

Сюзанна вздрагивает, плотнее закутывается в кардиган. Она всегда так чувствует себя после приступа. Слабой, замерзшей, приболевшей. Все болит. Боль пробегает от пальцев к шее. Странно (или нет), эту боль она помнит из детства Джейка. У Эмили не было проблем со сном, а вот у Джейка… Сюзанне иногда приходилось не спать всю ночь. Петь, мерить шагами детскую, нежно поглаживать по изгибу маленькой горбатой спинки. Напряжение в шее на следующее утро, будто она всю ночь таскала чемоданы, сейчас она чувствовала себя точно так же.

Адам читает в ее молчании подтверждение.

– Ладно. Почему нет, – соглашается Адам. – Хочешь узнать мое прошлое? Я расскажу, если правда хочешь знать. Если думаешь, что это поможет. – Он устраивается на краю стола Сюзанны. Гнев испарился. – Забавно, – усмехается он. – Ну, знаешь, расскажите о своей матери . – Он обводит глазами комнату. – Жаль, что у тебя нет кушетки.

Любопытно. Нет, не замечание о кушетке. То, что, решив рассказать Сюзанне о своем детстве, он первым делом вспомнил о матери. Женщине, которую, как сам утверждал, едва знал.

И еще кое-что. Он доволен. Он хочет рассказать Сюзанне о себе. А значит, это тоже часть его игры.

– Ну, с чего начать? – спрашивает он.

Я мог бы изложить всю биографию.

Типа, родился там-то, тогда-то, провел ранние годы бла-бла-бла.

Но это так занудно. Не правда ли? Как у знаменитостей, в мемуарах. Я много читаю, в основном о реальных событиях. Художественная литература – какой в ней смысл? Столько всего произошло на самом деле, зачем забивать голову выдумками? Хотя готов поспорить, ты с этим не согласна. А, Сюзанна? У тебя прикроватная тумбочка наверняка завалена романчиками, да? Не любовными романами, конечно, и не какими-нибудь детективами.

Нет, точно не детективы.

Я имел в виду Литературу. С заглавной буквы. Истории, в которых совершенно нет сюжета, но они о чувствах, о поиске себя и смысла. Уверен, тебе нравятся такие книги. Я прав? Готов поспорить, что да. Твое лицо показывает, что я угадал.

Но я говорил: мемуары. Биографии. Когда я читаю о знаменитостях, меня интересует только то, что их прославило. То, из-за чего я и начал читать книгу.

Итак, мои родители. Ты же о них хочешь услышать? Да, Сюзанна?

Что касается матери, тут я не много смогу рассказать. Мне было пять, когда она умерла, как я уже говорил, и я едва ее помню. Она…

Ее звали Кэтрин, кстати. Кэтрин Герати.

Я знаю, что она была красавицей, я видел фотографии. И я так говорю не потому, что она моя мама. У нее были густые каштановые волосы, глубокие синие глаза, так что объективно придется признать, что она красива.

Перед смертью… я не помню, чтобы она была рядом. Из раннего детства я запомнил только отдельные мелочи. Несущественные. Например, прыгунки. Плюшевого мишку. Как я впервые попробовал колу, из полупустой банки, найденной на улице. Не оттого, что я был беден, не беднее других. Но я был толстым. Ну и вообще все такое. Сидел в спальне. Читал. Много читал. Играл с машинками. Было одиноко, довольно часто. Помню чувства. Грусть или… не знаю. Злость. А потом, когда мама умерла, я помню, как не чувствовал ничего вообще, только радовался, что папа расстроен.