Саймон Лелич - Комната лжи [litres]

У женщины тот самый момент, когда впоследствии она придумает миллион умных ответов. Я почти слышу, как она будет рассказывать подругам о психе, который налетел на нее на площадке, а она такая – бам! – поставила его на место, хотя на самом деле просто стояла рыба рыбой.

Потом ей что-то приходит в голову.

– Отвали!

Тут мне следовало бы вмешаться.

– Да как ты смеешь?! – продолжает тетка. – Кто ты такой, крысолов, пришел за нашими детками? Болтаешься на детских площадках, присматриваешь мальчишек и крадешь? – Она изображает, будто хлопает ребенка по плечу, как Адам делал, пытаясь успокоить Тодда.

– Крысолов, – повторяет Адам. Его улыбка… Неприятно это говорить, но улыбка у него гаденькая. – Знаете, что, – усмехается он. – Странно, что вы вообще меня заметили. Что вы делали, пока ваш сын плакал? – Он показывает на телефон в руке у женщины. – Сидели в «Фейсбуке»? Листали «Твиттер»? Если бы мне нужен был ваш ребенок, я успел бы его увести раньше, чем вы заметили пропажу.

– Что здесь происходит?

Чей-то папаша. Понятия не имею, знаком ли он с матерью Тодда, но внезапно он встает с ней бок о бок.

– Какие-то проблемы?

– Да, проблемы, черт подери! – орет женщина. – Этот извращенец угрожает похитить моего сына!

Адам этого НЕ говорил! Даже близко не было. Но я молчу. Только думаю. Ожесточенно – но это не в счет.

– Что?

Папаша в ярости. Выглядит жалко. Как огромный жирный бегемот с канала «Планета Земля», который пытается защитить свою территорию от других бегемотов.

– Уходи, приятель. Давай проваливай. Если у тебя нет детей, тебе здесь нечего делать.

– Я вызову полицию, вот что, – влезает женщина, громко и визгливо. Я только теперь заметила, какая она визгливая. Голос как из «Элвина и бурундуков».

– Вперед. Вызывайте полицию, – говорит Адам женщине. Ему явно начинает все надоедать. – Постойте, я сам вызову. Расскажите им, какая из вас расчудесная мать, увидите, сколько законов вы нарушили, какое вы пустое место. – А потом он протягивает руку к телефону женщины. Между ними заборчик, но они стоят так близко, что он не мешает. Адам тянется к телефону, и в этом его ошибка.

Женщина вопит. Папаша делает шаг вперед и отталкивает Адама. Адам качнулся, чуть не падает, но быстро ловит равновесие и перегибается через ограду. Теперь он толкает папашу, одновременно его ударяет женщина, которая целилась в Адама, а папаша наверняка подумал, что это Адам его ударил, всеобщая свалка, и он бьет Адама. Сильно. Прямо в лицо.

Теперь я наконец вмешиваюсь.

Я ору:

– Стойте! Не надо! Оставьте его!

Адам согнулся. Он стоит на траве на коленях. Мне не видно его лицо, он закрывает его руками, но я вижу кровь, и я паникую, понимаете?

– Он ничего не сделал! – ору я папаше. – Он же ничего не сделал!

А папаша явно волнуется из-за того, что только что сделал, смотрит на Адама, на свою руку, на кровь на руке.

– Он ударил меня! Он первый меня ударил! – говорит он себе, и мне, и начинающей собираться вокруг толпе.

Я пытаюсь помочь Адаму. Только я могу помочь, остальные по другую сторону ограждения. Они уставились на нас, как на экспонат или что-то такое, как в зоопарке, но никто не помогает ни словом. Только спрашивают, что происходит, да в порядке ли он, и «Кто-нибудь видел, что случилось?». Папаша все твердит, как заевшая пластинка: «Он первый. Он первый меня ударил».

Адам встает. Он держится за нос, так что мне сложно оценить объем повреждений, но между пальцами сочится кровь, стекая по футболке, и я спрашиваю:

– Ты в порядке, Адам? Дай посмотреть. Что с тобой?

Адам отталкивает меня в сторону. Он уходит. Пошатывается. Идет на холм, прочь от площадки, от мамаш и папаш, которые стоят и смотрят ему вслед. Я иду за ним. Касаюсь его руки, спрашиваю, все ли в порядке, прошу дать взглянуть, дать помочь, пожалуйста, Адам, пожалуйста, и вдруг он резко оборачивается ко мне. У него зубы в крови. То есть дырки между зубами. Мне видно их, потому что он ворчит:

– Отвяжись от меня. – Он сплевывает. Так яростно, что я отстраняюсь.

Я не знаю, что делать. Просто стою и смотрю, как Адам уходит. Я хочу извиниться, но не знаю, за что. Хочу пойти за ним, но не хочу, чтобы он снова на меня кричал. Я начинаю плакать, а он убегает на холм. Это жалко, я знаю, но я не удержалась. Адам не оглядывается, даже не останавливается, чтобы собрать свои вещи. А я думаю только о том, что я натворила. Я даже не знаю, что я сделала! Я даже теперь не понимаю. И ворчание, кровь во рту… словно плач мальчика, крики женщины, удар мужчины в лицо – словно все это моя ошибка.