Андрей Ильин - Семьдесят пять шагов к смерти

— Рано тебе еще, Веня, про это думать.

— Про вечность никогда не рано и никогда не поздно! Ты молодец, Игорь! Так и надо! Знать, чтобы все подготовить, чтобы уйти как человек, а не как слизняк! Чтобы вспоминали тебя все добрым словом, потому что о каждом ты вспомнил, о каждом позаботился! Все ты правильно сделал! А этих, — кивнул на Анатолия, — не слушай. Не надейся на них, готовь уход свой. А то они дотянут обещаниями до самого края, где тебе не до чего уже дела не будет. Накачают морфием, и станешь ты предметом неодушевленным, который без души, ума и поступков. Не поддавайся им. Теперь обо всем подумай и позаботься, пока таблетки жрать не начал! Потом — поздно будет!

А ведь прав Вениамин — лучше раньше, чем позже. Потому что если позже, то, возможно, уже — никогда…

Эпизод шестьдесят восьмой. Девятнадцать дней до происшествия

Здание было свеженькое, как только что испеченный пирожок — с деревянными стеклопакетами, под черепичной крышей, со стенами, покрашенными в яркие, веселенькие цвета. Во дворе подстриженные по-европейски кусты, клумбы. Просто санаторий какой-то.

Жаль, что не санаторий, что форма не соответствовала содержанию.

— Вы уверены? — спросил Александр Петрович. — Не передумали? Можно еще всё это отменить.

— Нет, — твердо ответил Игорь. — Я должен знать, что меня ждет!

— Ну-ну, — Александр Петрович испытующе взглянул на Игоря. — Тогда прошу за мной.

Вошли. Внутри было чистенько и опрятно. Но что-то было не так. Что-то витало в воздухе… Навстречу им вышла женщина в странном монашеском одеянии с чепчиком на голове.

— Деньги выделил Европейский благотворительный фонд, — объяснил Александр Петрович, заметив недоуменный взгляд Игоря. — Так что здесь все на западный манер, и интерьеры и персонал.

— Вы к кому? — вежливо спросила медсестра, сложив руки на груди.

— Мы от Аркадия Ильича. Он договаривался.

— Да, я в курсе. Прошу вас. — Повернулась, показала на лестницу, ведущую на второй этаж. — Вас проводят. Даша, помогите гостям.

— Ступайте за мной…

А дальше…

На кровати, на чистенькой простыне, лежал изможденный, высохший человек, напоминавший мумию. Его рука беспрерывно вздрагивала, узкие пальцы судорожно теребили, комкали одеяло. В горле что-то клокотало.

— Сегодня отойдет, — тихо сказала Даша. Склонилась над больным.

И Игорь склонился.

В лицо ему глянули пустые, уже мертвые глаза. Он уже был не здесь, был — там. Игорь отшатнулся.

— Сестра! — крикнула Даша. — Смените больному памперсы.

Памперсы? Да, памперсы! Будут памперсы…

Сестра стала привычно ворочать безжизненное тело, стаскивать с него грязные, промокшие насквозь памперсы.

А руки… руки больного всё так же судорожно мяли и комкали одеяло…

— Пойдем дальше или…

— Пойдем!

В соседней палате лежали два человека. Один из них был недвижим, второй кричал. Беззвучно. И это было особенно страшно, лучше бы кричал в голос. Жилы на его шее вздувались, но из глотки выскакивали только какие-то хрипы. Но по губам, искусанным и искривленным, можно было понять, что он кричал. Он кричал только одно слово:

— Больно! Бо-ольно!

— Почему вы не даете ему морфий? — спросил Игорь. — Это же издевательство над человеком!

— Наркотики ему уже не помогают, — ответила Даша. — Мы делаем всё, что возможно, но в его случае медикаменты бессильны.

Наверное, больной что-то услышал или заметил, потому что чуть повернул голову, уставился в лица склонившихся над кроватью людей. Попытался протянуть к ним руку, но она бессильно упала…

— Мне… больно, — довольно четко сказал он. — Боль-но! Мне очень больно!!! — Из его глаз, с неестественно расширенными зрачками, текли, капали слезы…

— Идемте отсюда, — подтолкнул Игоря к двери Александр Петрович.

В другой палате стоял тяжелый, не заглушаемый никакими спреями дух. Человек гнил заживо. Огромная, раздутая, «слоновья» рука лежала на приставленной к койке табуретке. По подстеленной простыне растекались какие-то пятна.

— Метастазы, — коротко сказал Александр Петрович.

Они зашли еще в несколько палат, и все, что они там увидели, отложилось в памяти как один бесконечный калейдоскоп страдающих, кричащих, «мертвых» лиц, тяжелых, бьющих в нос запахов, наполненных болью и мольбой глаз.

Неужели и он так же будет кричать криком, ходить под себя? И все, в первую очередь Мария, будут видеть его таким — потерявшим человеческий облик. Еще не мертвый, но уже не живой.