Питер Бенчли - Челюсти [litres]

– Что же ты намерен делать?

– Ничего.

– Вот как? Это нормально? Ну, то есть, ты хоть что-то можешь предпринять?

– Естественно, я мог бы что-то сделать. Чисто формально. Но по сути – ничего. И неважно, что на этот счет думаю я или ты. Тот, кто стоит у власти, озабочен тем, как все это отразится на Эмити, если мы будем волноваться из-за того, что кто-то из приезжих погиб от рыбы. Они все уверены, что такое нападение – чистая случайность и что такого больше не повторится. Хотя, скорее, они хотят всю ответственность переложить на меня.

– Кого ты имеешь в виду – ну, из тех, кто стоит у власти?

– Ну, например, Ларри Вона.

– Ох. Не знала, что ты говорил с Ларри.

– Он пришел ко мне сразу же, как только узнал, что я собираюсь закрыть пляжи. И он, как бы это сказать, без особой деликатности убеждал меня, что не хочет, чтобы я закрывал пляжи. Заявил, что заменит меня кем-то другим, если я не послушаюсь.

– Не могу в это поверить, Мартин! Ведь Ларри не такой…

– Я бы тоже не поверил. Кстати, ты слышала что-нибудь о его партнерах?

– По бизнесу? По-моему, у него их нет. А Пенроуз – это просто его вторая фамилия или что-нибудь в таком роде. Я всегда считала, что вся компания принадлежит ему одному.

– И я тоже. Но, очевидно, это не так.

– Хорошо, что ты поговорил с Ларри, прежде чем принять решение. Он шире смотрит на некоторые вещи. И лучше знает, как поступить.

Броуди почувствовал, как к вискам прилила кровь.

– Чушь все это, – сказал он. Потом, оторвав жестяное ушко от жестяной банки с пивом, швырнул его в мусорный бачок. И отправился в гостиную слушать вечерние новости.

Из кухни Эллен крикнула:

– Совсем забыла сказать: недавно тебе звонили.

– Кто?

– Не знаю, не представился. Просто попросил передать тебе, что ты отлично работаешь. Как мило с его стороны, не правда ли?

В последующие несколько дней погода оставалась ясной и необычайно тихой. С юго-запада все время дул легкий бриз, от которого поверхность океана покрывалась рябью, но не пенилась. Свежесть в воздухе ощущалась только ночью, а после целой череды солнечных дней хорошо прогрелись земля и песок.

Воскресенье выпало на двадцатое июня. Муниципальным школам предстояло работать еще неделю или больше, но частные школы в Нью-Йорке своих подопечных уже отпустили. Семьи, владеющие собственными домами в Эмити, уже с начала мая начали приезжать сюда на выходные. Летние жильцы, снимающие в Эмити жилье с пятнадцатого июня по пятнадцатое сентября, уже распаковали вещи, выяснили, где есть бельевые шкафы, а где нет, кому достался хороший сервиз, а кому – кровать помягче. В общем, они начинали чувствовать себя как дома.

К полудню пляж у Скотч- и Олд-Милл-роуд уже пестрел народом. Мужья дремали, разлегшись на пляжных полотенцах, набираясь сил перед дневной партией в теннис и возвращением в Нью-Йорк на экспрессе «Кэнноболл». Жены, удобно устроившись в алюминиевых шезлонгах, читали Элен Маккиннес, Джона Чивера и Тэйлора Колдуэлла, то и дело прерываясь на глоток холодного вермута.

Подростки лежали плотными, симметричными рядами. Мальчики наслаждались тем, как их ягодицы трутся о песок, беспокоились о том, не сильно ли выступают пенисы сквозь плавки, и вытягивали шеи, украдкой поглядывая на девчонок, лежавших на спине с раскинутыми в стороны ногами.

Они не разделяли новомодных взглядов. Они не произносили тривиальных речей о мире или о загрязнении окружающей среды, о справедливости или протестах. Привилегии они приобрели вместе с генами: голубые или карие глаза, а также вкусы и взгляды были предопределены предыдущими поколениями. Они не страдали ни авитаминозом, ни малокровием. Их зубы, то ли от природы, то ли благодаря отличной ортодонтии, были прямыми, белыми и ровными. Они были стройными и крепкими, поскольку с девяти лет занимались боксом, с двенадцати – верховой ездой, а потом еще и теннисом. У них не было дурного запаха. Если кто-то потел, то от девушек исходил легкий аромат духов, а от юношей – просто аромат чистого тела.

И ничто не указывало на то, что эти юноши и девушки глупы или порочны. Если бы можно было определить совокупный коэффициент их умственного развития, то могло оказаться, что по своим природным данным они вполне могут войти в те самые десять процентов лучших представителей земного населения. Они учились в школах, где освещались злободневные вопросы: в том числе особенности национальных меньшинств, экологические проблемы, революционные философские учения, тактика политической борьбы, проблемы наркотиков и секса. Так что в интеллектуальном плане знали они немало. Но на практике предпочитали свои знания наружу не выставлять. Они считали (ну, или чувствовали), что окружающий мир никак не связан и не зависит от них. И, по сути, были правы. Ничего их не трогало: ни расовые бунты в Трентоне (Нью-Джерси) или в Гэри (Индиана); ни то, что местами великая Миссури настолько загрязнена, что поверхность воды может воспламениться; ни полицейская коррупция в Нью-Йорке; ни рост числа убийств в Сан-Франциско; ни такие скандальные вещи, как, например, то, что в хот-догах обнаружены личинки насекомых и гексахлорофин, и что все это вызывает заболевание мозга. Они даже равнодушно относились к экономическим спазмам, сотрясающим Америку. Нестабильность фондовых рынков, если они вообще обращали на это внимание, была для них лишь досадным нюансом, а отцы в этом случае лишь сетовали на расточительность тех, кто играет на бирже.