Люсинда Берри: Я не сойду с ума

– Я ничего об этом не знала.

– Хватит! – Он ударил рукой по столу, так что я подскочила. – Элисон была бы сейчас жива, если бы вы делали свою работу вовремя.

У меня дрожал голос.

– Я понятия не имела, что Бекки обращалась в Службу по защите детей.

Никто мне ничего не говорил. Мне не сообщали о назначенном посещении, хотя это и не умаляет моей ответственности, – я рыдала, уже не в силах сдержать слезы. – Вы не понимаете. В службу каждый день поступает множество звонков от родителей, учителей, друзей, полиции, даже от скучающих старичков, которым надо убить время. У нас мало сотрудников, иногда невозможно обработать все заявки. Мы расставляем приоритеты. Клэр просматривает все запросы и составляет мой график. – Говорить было тяжело. – В моем расписании ни разу не стояло имени Бекки Уотсон.

– Как могло случиться, что что-то подобное ни разу не попало в ваш график?

Да он серьезно? Он что, не знает, какой бардаку нас в службе?

– Служба по защите прав детей – как крутящаяся дверь. Одни и те же дела раз за разом попадают к нам на стол. Одни и те же лица: одни и те же семьи. Одного ребенка мы забираем, а другого вынуждены оставить, иногда приходится возвращать детей в дом, где с ними жестоко обращались. Мне приходится расследовать жестокое обращение в детских домах так же часто, как и в обычных семьях. Нам приходится вертеться в системе. Все соцработники знают, что она прогнила насквозь, но другой нет, и приходится жить с тем, что имеем.

Люк поднял брови.

– Тем самым вы признаете, что подвели Бекки?

– Система подвела их обеих.

Мы всех их подвели. Кристофер не сможет стать прежним, когда он это узнает. Вера в то, что дети рождаются добрыми и чистыми, что любого ребенка можно вылечить, наполняла его мир смыслом. Это потрясет основы.

– Что вы скажете Бауэрам? – спросила я. Не обсуждалось, что они должны узнать. Но я представить не могла, как это все поменяет.

Рон не задумывался над ответом. Этого он ждал весь день.

– Я могу сказать им только правду. Их дочь – убийца, и пока она не станет взрослой, они несут ответственность за то, чтобы она никому больше не причинила вреда.

– Когда?

– Что когда?

Я прочистила горло.

– Когда вы им скажете?

Рон посмотрел на часы.

– Сейчас уже слишком поздно, так что займемся этим с утра.

– Можно мне пойти с вами?

Он нахмурился.

– Едва ли это хорошая идея.

– Послушайте; если бы я захотела, я могла бы сегодня вечером отправиться к ним и все рассказать. Я отстранена от дела: и я уже сказала, что они стали мне семьей более, чем кто-либо еще. Ожидая до утра; чтобы пойти с вами, я делаю вам одолжение, – я надеялась, они услышат в моих словах угрозу.

Мне невыносима была мысль, что Кристоферу придется выслушивать такие новости и некому будет его поддержать. Ханна сама едва держалась, и она испытает облегчение. Элейн призналась, что Ханна говорила с ней об отказе от родительских прав и переустройстве Джейни. Ненавижу это слово, будто ребенок – это домашнее животное, но в некоторых обстоятельствах государство разрешает вернуть усыновленного ребенка. Я не сомневалась, что теперь Ханна станет добиваться этого еще активнее.

И я ее не винила. В отличие от Кристофера я знала, что иногда детские травмы неизлечимы. В этом страшная сторона жизни и моей работы, но от этого она не становится менее реальной. Джейни вылечить нельзя, но он готов был посвятить этому всю жизнь. Это я знала наверняка, и если я не приду на помощь, он будет бороться в одиночестве.

Люк сложил руки на столе.

– Вам следует знать, что поверенный Грега направил административный иск против Службы по защите прав детей. – Он остановился, дал мне осознать слова. – Ваше имя тоже упоминается в этом иске.

Он переглянулся с Роном, потом опять посмотрел на меня.

– Мне все равно, – сказала я.

Им нужен друг. Обвинения в их адрес сделали ситуацию достоянием общественности, люди избегали их, как все стараются избегать трагедий, будто боялись заразиться.

Они снова переглянулись, Рон кивнул, и Люк сказал:

– Встречаемся здесь завтра, в восемь.

В туалете смыли воду, значит, Кристофер встал. Он прошлепал по коридору, налил себе чашку кофе и присоединился к нам в гостиной. Он встал позади дивана.

– Как спалось? – спросил он, как и каждое утро с моего возвращения.

– Отлично, – соврала я.

Если я скажу правду, он будет слишком переживать. Он старался ради меня скрывать свою тревогу, но она все равно отпечатывалась глубокими бороздами у него на лбу. Я ненавидела перемены, произошедшие в нем после исков Грега. Это дело лишило его последней капли уверенности.