Камбрия Брокманн - Скажи мне все

– Подождите, не забудьте Денизу! – восклицает Халед, хватая ее с дивана. Наверное, он ждет, что мы все засмеемся. Но никто даже не улыбается.

– Может, не надо? – спрашивает Джемма резким, почти срывающимся голосом. – Она – всего лишь секс-кукла, мать твою!

Халед опускает глаза, кладет Денизу обратно на диван и, не сказав ни слова, занимает свое место в нашем ряду. Оглядывается на меня, ища подтверждения, что всё в порядке. Но всё не в порядке. Я устала притворяться. Делаю вид, что не заметила его взгляд, и отворачиваюсь.

Можно считать, что наша компания официально распалась.

– Ладно, – говорит Макс, занимая свое место рядом со мной, и мне от этого почему-то становится легче. – Три, два, один.

Фотоаппарат мигает, и мы все выдаем наши самые лучшие фальшивые улыбки. Это будет последний снимок, на котором мы все вместе.

Мы собираем свои шарфы и шапки, влезаем в самые теплые шерстяные куртки и пальто. Халед идет по дорожке впереди всех, а я смотрю на небо, ожидая снега.

Мой запасной план. Мой идеальный, прекрасный снег.

Был еще один жаркий день в Техасе. Я смотрела на улицу из окна столовой. Весь парадный фасад нашего дома состоял из окон – такой дизайн в стиле «модерн» середины двадцатого века нравился моей матери.

Проехали две девочки на велосипедах, чему-то смеясь. Я знала их по именам, мы познакомились уже давно, но мне не хотелось водить с ними компанию. Родители уже давно перестали предлагать, чтобы я поиграла с этими девочками.

Я сидела, скрестив ноги; на колене у меня лежала книжка в бумажной обложке. Я стащила ее с книжной полки родителей. Мне не следовало читать их книги без разрешения, но я сегодня проснулась не в том настроении, чтобы утруждать себя следованием правилам. Книга была о мальчике, который исследовал дикую природу, заблудился и умер, съев ядовитые ягоды. Я знала это, потому что всегда сначала читала последнюю страницу книги. Перевернула страницу, и бумага оставила легкий порез на моем пальце.

Я не обращала внимания на слова на белых листах. Я не могла сосредоточиться. Прислонилась лбом к стеклу; его поверхность приятно холодила кожу. Инстинктивное желание наклониться и погладить Бо охватило меня – и ушло; с каждым днем эта привычка ослабевала все сильнее. Мы не разговаривали о нем. С того дня все делали вид, будто Бо никогда не существовал, само его имя было под запретом.

Назавтра я должна была уехать к своей бабушке в Дирфилд. Родители сказали, что там мне будет весело, я смогу плавать в реке и кататься на фермерских лошадях. Они изображали восторг, поэтому я выдавила из себя улыбку, хотя внутри у меня все леденело.

Вчера вечером за ужином, когда мы все четверо сидели вместе, мать сказала нам, что этим летом мы будем работать над укреплением нашей семьи. Я не понимала, как я смогу этим заниматься, ведь меня не будет дома. Отец не смотрел мне в глаза, и я знала, что он больше не будет вступаться за меня. Услышав слово «семья», я взглянула на Леви, а он ухмыльнулся мне, когда родители не смотрели на него. Мать положила руку ему на плечо, и он обратил на нее сладкий, точно сироп, взгляд, от которого мне захотелось закричать.

Он никогда не изменился бы. Мои родители были слепы. Я понимала: это потому, что они привели его в этот мир, он был их сыном. Поэтому они думали, что смогут исправить его. Я понимала, почему они не смогут исправить Леви по-настоящему, не смогут отправить его туда, где им займутся профессионалы. Моя мать боялась потерять своего ребенка, и этот страх делал ее слабой и уязвимой. Леви знал это. Он использовал ее любовь. Думаю, отец знал, что Леви неисправим, но хотел сделать мать счастливой. Он не должен был допускать эту ошибку.

Леви был плохим. Все было просто. Черное и белое. Я видела это, в то время как остальные не видели. В моем брате нечего было исправлять – то, что было в нем, так и осталось бы в нем. Я знала это по одной простой причине, но никому не могла об этом сказать. Это была моя тайна.

Может быть, мои родители и были слепы, но я – нет. Они учили меня, что когда ты любишь кого-то, как родители любят ребенка, ты можешь сознательно игнорировать плохие вещи, и это заставляет тебя принимать дурные решения. Но я не любила Леви. Я была единственной, кто мог решить правильно и сделать все лучше.

У нас была новая няня. Лейн мои родители «ушли», как сказала моя мать. Наша новая няня была пухлой латиноамериканкой по имени Соня. Она была доброй, заплетала мне косички, и разговаривала со мной по-испански, и готовила нам на обед кесадильи [17] Кесадилья – пшеничная или кукурузная лепешка с сырной начинкой. . Я слышала, как она пылесосит в комнате моих родителей.