Люси Фоли - Охотничий Дом

– Это был не Марк. Это была ты, Эмма. Ты преследовала меня, ты брала мои вещи. – Теперь-то мне было все очевидно. – Зажигалка. Отдай мою чертову зажигалку, Эмма.

Она молча протянула ее. Взгляд был неотрывно устремлен на меня – внимательный, пристальный, словно она пыталась проникнуть в мои мысли, понять, что я собираюсь делать.

Как бы мне хотелось быть сейчас невозмутимой, спокойной. Прикурить от этой самой зажигалки, попросить Эмму сесть и все объяснить. Как она, глупенькая подружка Марка, которую я знаю-то всего три года, оказалась моим сталкером. Но у меня больше не было сил. Два таких открытия за одну ночь. Это слишком. Привычный мир окончательно ушел из-под ног.

Итак. Миранду я знаю давно. Не так давно, конечно, как Кейти, ее вероломная «лучшая» подруга. Но и дольше, чем Джулиен, Марк и остальные. Чтобы объяснить, я должна вернуться больше чем на десять лет назад.

Собеседования в Оксфорде. Осень. Я знала, что с академическим собеседованием у меня все будет в порядке. Тут не о чем было беспокоиться. Но родители тревожились по поводу личного собеседования. А вдруг туда каким-то образом попало мое личное дело с описанием проблем в предыдущей школе. На этот случай у меня был готовый ответ. Это было ужасное недоразумение, вы же знаете, какими бывают девочки-подростки, и так далее. Никаких упоминаний о психиатре (по всей вероятности, они не имели права об этом спрашивать) или его диагнозе. Могут ли они, в принципе, не обратить внимания на мои оценки и увидеть настоящую меня? И станет ли это препятствием? Но ведь невозможно получить аттестат с одними высшими баллами, не обладая, скажем так, некоторой одержимостью. Успехи в учебе были положительной стороной этого. Но история с той глупой девчонкой – отрицательной.

Когда дело дошло до этого кошмарного собеседования, отделалась я легко. Разумеется, был вопрос об «увлечениях». Я назвала теннис, французскую «новую волну» (вызубрила интервью с наиболее известными французскими режиссерами), кулинарию. Интересно, какие бы выводы они сделали, расскажи я им о своих настоящих хобби. Наблюдение, изучение, коллекционирование. Единственная проблема заключалась в том, что коллекционером я была необычным. Мне нравилось коллекционировать личности.

Тут дело вот в чем. Я никогда не ощущала себя реальной личностью. Во всяком случае, не в том смысле, в каком ощущают себя реальными другие. С очень юного возраста я поняла, что мне легко дается учеба. Но учиться может и машина. А я и была как машина. Не обладала собственным «я». Но проблемой я это не считала. То, чего у вас нет, вы легко можете одолжить или украсть.

Поэтому я всегда находилась в поиске особенно ярких личностей – так паразит ищет хозяина. В первой школе была девочка, с которой все закончилось довольно неудачно – она пожаловалась родителям, что я после уроков всегда иду за ней, а иногда она видит меня на дереве напротив своего окна. Это было несправедливо. На дереве я просто делала уроки, как любой другой ребенок, но свои уроки. Школьные домашние задания я обычно выполняла во время короткой поездки на автобусе после уроков. Настоящими же домашними заданиями для меня были изучение ее привычек, поведения, ее комнаты, музыки, которую она слушает. После я примеряла все это на себя: покупала те же диски, такую же одежду.

После беседы с директрисой меня перевели в другую школу. Потом в следующую, когда повторилось то же самое. «О, – беспечно сказала я на собеседовании, – мой отец часто менял работу, и нам приходилось переезжать вслед за ним». Профессор взглянула на меня с недоверием, но мои успехи в учебе перевесили любые другие соображения.

Миранду я впервые увидела в общей гостиной. Она вся словно светилась. И была абсолютно уверена в том, кто она такая. Пила пиво с парнями, играла с ними в бильярд, но вскоре они ей надоели – наверное, из-за рабского обожания, с каким взирали на нее. И тут ее взгляд невероятным образом упал на меня.

Она села рядом.

– Привет. Как твое собеседование?

Я была так ошеломлена, что на миг лишилась дара речи. Смотреть на нее было все равно что смотреть на солнце. И не только из-за ее красоты. А еще потому, что она буквально излучала самое себя – сложную, противоречивую, переменчивую, это было истинное торжество индивидуальности.

– Я-то слегка мандражирую, – сказала она. – В смысле, личное собеседование, понятно, фигня (как сейчас помню эту феноменальную самонадеянность!), но насчет академического я не очень уверена, а оно куда важнее. Пристали ко мне с дебильными вопросами про метафоры в «Священных сонетах» Джона Донна, и я поплыла. Ох, может, все-таки пронесло. Бывает же, правда?