Люси Фоли - Охотничий Дом

В голосе подростковая писклявость, едва ли ему было больше девятнадцати.

Я ждала, что Марк извинится, разрядит обстановку – обратит все в шутку. Потому что это был единственный разумный, взрослый способ все разрулить. В конце концов, мы были намного старше. А Марк на голову выше своего полосатого противника.

Но Марк ударил его. Сделал два шага и ударил кулаком прямо в лицо. С такой силой, что голова парня дернулась назад. Парень рухнул как подкошенный. Шум, треск, похожий на звук стартового пистолета на скачках; я думала, такое бывает только в кино.

Мы стояли просто ошеломленные, как и стайка его приятелей. Казалось, его друзья ответят на удар, попытаются отомстить. Ничуть не бывало. Во всем этом было что-то жестокое. Слишком внезапно, слишком безжалостно. Было видно, что подростки в ужасе.

Они склонились над ним, когда он пришел в себя, спрашивали, как он. Он жалобно стонал. Из носа текла ярко-красная кровь, но меня куда больше напугало, что струйка крови показалась и изо рта. Никогда раньше не видела, чтобы у кого-то изо рта шла кровь, разве что в боевиках. Оказалось, мальчик откусил себе кончик языка, когда голова ударилась о землю. Пару недель спустя я прочла об этом в интернет-версии местной газеты. Там также говорилось, что полиция ищет виновника. Правда, говорилось и то, что парень был из местной шпаны, так что всерьез кого-то искать не будут.

Я тогда обратила внимание, что Эмма вовсе не выглядела потрясенной. Помню, еще подумала, что, наверное, она уже раньше видела Марка таким. Меня поразило, какую собранность она тогда проявила, словно ждала чего-то подобного.

– Надо уходить, – сказала она. – Пока никто нас тут не узнал.

– А если он серьезно ранен? – спросила я.

– Да это же просто кучка пьяных гопников, – ответила Эмма. – И они первые начали. – Она обвела взглядом остальных: – Правда же? Они же первые начали?

Она была такой убедительной – и убежденной, – что все мы тут же в это поверили. И никто больше про это не вспоминал, ни разу за все три дня отдыха. Вечером тридцать первого, когда Марк станцевал на столе в дурацком парике и с тупой улыбкой во весь рот, все окончательно забыли о случившемся. Сейчас, наблюдая, как он усаживает Эмму к себе на колени, нежно треплет по волосам и улыбается ей, ни дать ни взять любящий парень, почти невозможно поверить, каким жестким он может быть. Почти, но не совсем. Потому что я так и не смогла забыть увиденное и порой, когда я смотрю на Марка, внезапное воспоминание отзывается во мне дрожью.

Два часа ночи. Из-за сдвинутой занавески он видел сияющий огнями Охотничий Дом, который словно бросал вызов окружающей тьме. Пару часов он пролежал без сна, как зверь, на чью территорию вторглись чужаки, и он не способен спать, пока не минует опасность. Гостей было слышно даже здесь, грохот музыки, раскаты смеха. Он улавливал низкую вибрацию их голосов. Или это только кажется? Трудно с уверенностью сказать. В школе ему вынесли вердикт – «прискорбное отсутствие воображения», зато сейчас его мозг мог создавать картины буквально из ничего.

Он намеренно выбрал этот коттедж за удаленность от других домиков. Окна смотрели на мрачный сероватый склон Мунро. Озеро видно только в окно туалета, почти полностью заросшего плющом. Здесь можно представлять, что он совершенно один. Было бы лучше, если бы он и в самом деле был абсолютно один. Для него и для других.

Он уже смутно помнил того общительного парня, у которого (шепотом) были друзья . Который мог собрать приятелей за кружкой пива, который слыл весельчаком и рассказчиком. Раньше у этого парня была жизнь: дом, девушка, которая ждала его из трех долгих поездок в Ирак. Она поддерживала его, даже когда он вернулся из последней поездки сломленным. Но потом кое-что произошло – вернее, он кое-что сделал. И после этого она ушла.

«Я больше не узнаю тебя», – сказала она, не глядя запихивая вещи в мешок для мусора, словно человек, спасающийся от стихийного бедствия. В машине ее ждет сестра, заявила она, будто он мог сделать что-то ужасное, чтобы остановить ее. «Человек, которого я любила… – на ее глазах выступили слезы, словно она горевала о ком-то умершем, – не был на такое способен».

Она боялась его. Он понял это, когда шагнул к ней, чтобы успокоить, – не мог видеть, как она плачет. Она отшатнулась, выставив перед собой мешок точно щит. Она уехала, сменила номер телефона. Родные тоже от него отдалились. Мысль о том, что человек, которого он помнит, – это он и есть, казалась теперь абсурдной, неправдоподобной. Лучше представлять, что это какой-нибудь дальний родственник.