Линкольн Чайлд - Стихи для мертвецов [litres]

– Разоблачена? – Колдмун не поверил своим ушам. – Что вы хотите этим сказать?

– Это псевдонаука. Графология принадлежит к той же категории псевдонаук, что и астрология, хиромантия и вглядывание в хрустальный шар.

– Не согласен, – возразил Колдмун. – По почерку человека можно немало о нем сказать. Неровный почерк свидетельствует о неровном характере, размашистая подпись говорит о чрезмерном самомнении. И так далее.

– Думать так очень заманчиво, – сказал Янетти. – Но метаанализ – а это анализ всех анализов, – вне всяких сомнений, доказал, что графология безнадежна в том, что касается определения человеческого характера. Например, выясняется, что многие превосходно организованные люди пишут неразборчиво и наоборот. – Он поднял брови. – Вы ведь не верите ни в астрологию, ни в возможности хрустального шара?

Колдмун не ответил. Никто не должен совать нос в то, во что его научили верить в детстве. Он посмотрел на коммандера, и тот кивнул:

– Криминалистические лаборатории местной полиции практически больше не занимаются графологическим анализом.

Все это время лицо Пендергаста сохраняло намеренно нейтральное выражение. Колдмун еще раз посмотрел на напарника, который задумчиво приложил палец к губам, потом опустил его и заговорил:

– И все же из этих записок мы можем немало узнать о психологии убийцы. Мы имеем дело с высокоорганизованным индивидуумом, который цитирует Шекспира и Элиота, использует высококачественную бумагу и редкие винтажные авторучки, – короче говоря, с человеком, имеющим литературные претензии. Вы указали, что найти источник бумаги или чернил будет затруднительно, особенно в наши дни, когда покупки делаются онлайн, но ваши люди могли бы заглянуть в клубы, библиотеки и другие посещаемые места, где может проводить время этот самозваный, литературно образованный джентльмен.

– Отличное предложение, – подхватил Гроув. – Я поручу нашим людям поискать в этом направлении.

– В любом случае, – сказал Янетти, – мне больше нечего вам сообщить, за исключением того, что преступник почти наверняка левша.

– Правда? – поднял брови Пендергаст.

– Определить такие вещи гораздо труднее, чем думают люди. Но наш автор явно использует то, что у нас называется саркастическим росчерком. Если вы посмотрите на буквы «t», то увидите, что черточка поставлена росчерком справа налево, а не слева направо.

Эта крупица знаний была воспринята в молчании.

– Мой отчет будет готов завтра утром, – сообщил Янетти. – Я отправлю вам копию по электронной почте.

– Вы нам очень помогли, – сказал Пендергаст. – Спасибо.

Они направились к выходу вместе с Гроувом. Уже подойдя к двери, коммандер посмотрел на часы:

– Бог ты мой, уже половина восьмого. Мне нужно бежать, но я рад, что перехватил вас. Хотел с вами познакомиться и заверить, что вы получите все, что вам необходимо. – Он пожал им руки, одновременно передавая визитки. – Если возникнут какие-нибудь проблемы, звоните.

– Очень вам признателен, – сухо произнес Пендергаст, пряча карточку в карман своего черного пиджака.

Как только Гроув вышел в коридор, Колдмун посмотрел на карточку. На ней было написано: «Гордон Гроув, коммандер, координатор по внешним связям, департамент полиции Майами».

– Координатор, – пробормотал Колдмун. – Иными словами, стопроцентное прикрытие задницы. Неплохой способ дожить до пенсии. Если мы напортачим, наша вина. Если они напортачат, все равно наша вина.

– Есть множество полицейских навыков, которым не обучают в академии, – сказал Пендергаст. – Прикрытие задницы, как это очаровательно называется, – самый важный из таких навыков.

Он неподвижно стоял во влажной темноте, все его чувства были обострены. Он ощущал легкий ветерок, который теперь, когда сумерки перешли в темноту, становился прохладным и высушивал пот на его затылке. Он ощущал разные запахи, одни резкие и близкие, другие более отдаленные: скошенная трава, жареная свинина, дизель, соленая вода, дымок сигары. Его мозг воспринимал составляющие звука, обволакивающего его: рев корабельного горна, далекий смех, грохот бачаты из дискотеки, злобное урчание набирающего скорость мотоцикла, скрежет тормозов. Острее всего он воспринимал свет: в темноте свет казался редким, драгоценным – более реальным. Днем ты не замечаешь света, ты погружен в него, надеваешь солнцезащитные очки и игнорируешь его. Но в темноте все по-другому. Темнота напоминала оправу драгоценного камня, а качества света по своей многочисленности не уступали его оттенкам: мягкий, низкий, напряженный, прозрачный, дрожащий. Натриевые уличные фонари; устремляющиеся в высоту штабеля света, называемые отелями; яхты, чьи стояночные огни мерцали в бархатной темноте бухты. Комфортнее всего он чувствовал себя в темноте, потому что становился защищенным, невидимым и незаметным. Эта безликость была плащом, которого ему не хватало днем, когда он был вынужден страховаться от собственной уязвимости. Он выучил это давно, через мучительный опыт и через Уроки. Именно темнота и незаметность, которую она даровала, позволяли ему выполнять его священный долг – завершить Действие, ставшее для него таким же необходимым, как воздух. Действие … Этот миг, когда ты – никто, облаченный в темноту, было лучшим временем, когда он мог забыть позор и сожаление и жить мгновением, когда его восприятие обострялось и страх уходил. Хотя приготовления требовали скрупулезности, само Действие всегда было непредсказуемым. Всегда возникали варианты, неожиданности. В этом смысле оно напоминало поэзию – никогда не знаешь заранее, куда тебя приведет великая поэма. Оно напоминало сражение, результат которого скрывается в дыме и тумане… «Стихотворение как поле боя», – писал Уильям Карлос Уильямс.