Олег Рой - Дважды два выстрела

— Какой он мне знакомый?

— Ну незнакомца, — покладисто исправился Стас.

— В окрестностях — это что значит?

— Это значит, что я четыре соседних участка обзвонил. Не с другого же конца города он в этот двор приперся. Это я так думал. Но, получается, мог и с другого. Потому что примерная внешность плюс модус операнди — если псих, он же всегда одинаково будет действовать, правильно? — короче, не знают такого.

— Может, он недавно в этот район переехал?

— Может, — согласился Мишкин. — А может… — он помолчал. — Журналист это не мог быть?

— Посреди темного двора? Ни с того, ни с сего?

— Тоже верно. От него точно ничем не пахло?

— Туалетной водой пахло! — сердито буркнула Арина. — Не помню, как называется, мужское что-то. Алкогольного выхлопа не было. В смысле такого, когда прям спичку подноси. А если он слегка был выпивший, я могла и не учуять, между нами метра два было. Ну и опять же, если под веществами какими-то, тоже не унюхаешь. Только травку, но травкой тоже не пахло. И, знаешь, глаза не как у наркоши.

— Ты и глаза рассмотрела? В темноте?

— Когда Молодцов меня окликнул, а в патрульной машине фары включили. Доля секунды, но да, пожалуй, рассмотрела.

— Кроме глаз еще что-нибудь разглядела? — деловито спросил опер. — На фоторобот хватит?

— Ста-ас! Ну какой фоторобот, зачем?

— На всякий случай. Хотя и впрямь глупо. Ладно. Наркош и алкашей исключаем. А вот если молодой человек принял чуть-чуть и его понесло с девушкой знакомиться, такое возможно?

— Странную фразу он для знакомства выбрал, не находишь?

— Да мало ли! Может, охранником в супермаркете работает или детектив какой-нибудь только что смотрел, прицепилась фразочка. Ну или это твой персональный поклонник. Как вариант.

— Думаю, персонального поклонника тоже исключить можно. Если поклонник, должен был за мной от дома идти, а сам знаешь, когда тебе в спину смотрят, по спине мурашки бегают.

— Тоже верно. Значит, остается не имеющий значения казус?

— Похоже на то, — Арина почувствовала, что давешний «эпизод» из подозрительного превратился наконец в глупую, но незначащую случайность. — Спасибо, Стас.

— Нема за що. Извини, что разбудил.

— Наоборот. Спасибо и за это тоже. Мне какая-то мутная гадость снилась. Представляешь, мертвый Шубин в меня из рогатки стрелял!

— А все почему? Потому что ты у нас девушка одинокая. Мне когда кошмары снятся — с нашей-то работой не редкость — меня Томка сразу торк в бочок. Или просто обнимет, никакой кошмар против этого не устоит. Так что жениться вам надо, барин. Вредно спать одной, Арина Марковна. Может, тебе коньячку на сон грядущий принять? Или хоть валерьяночки? Для успокоения нервов?

— Да нет, сейчас под душем постою и окончательно все пройдет. Спокойной ночи.

— И тебе не хворать, — засмеялся, отключаясь, Мишкин.

— Ты, часом, не возбуждаться ли собралась?

Арину всегда веселило специфическое использование глагола «возбудить-возбуждать» в профессиональном контексте. Ясно, что речь в подобных случаях шла о возбуждении дела, но звучало забавно. Сейчас, однако, было не до квазилингвистического веселья. Не время и не место.

Полковника юстиции Павла Шайдаровича Пахомова за глаза называли ППШ. Как знаменитый пистолет-пулемет. Не забалуешь.

— Не знаю, Пал Шайдарович. Пока вроде явное самоубийство, но…

Кабинет был просторный, угловой, о два окна. Одно, полускрытое бледно-желтой кудрявой шторой тонкого шелка, из-за чего даже в пасмурный день кабинет наполнял теплый «солнечный» свет, располагалось прямо за спинкой пахомовского кресла, другое — слева от двери. Рядом с этим окном висел здоровенный телевизор, под ним — пухлый кожаный диван цвета кофе с молоком. Арине это казалось нелогичным. Диван должен ведь располагаться напротив экрана, разве нет? Но стену напротив телевизора сплошь занимали скучные черные стеллажи — даже не застекленные! На полках — ни статуэточки, ни сувенирчика — только кодексы, справочники и бесконечные ряды массивных пластмассовых папок. Часть их периодически перекочевывала на стол — такой же темный, как стеллажи, громадный, подковообразный, развернутый несколько вкось. Под доходящей почти до окна частью подковы прятался сейф, а из передней выпуклости росла длинная «совещательная» столешница, из-под которой торчали темно-серые спинки стульев. Как акульи плавники из волн, думала иногда Арина.

Единственным, кажется, личным предметом в этом царстве официальности была небольшая фотография в простой стальной рамке, как правило, невидимая за покрывавшими стол стопками и россыпями бумаг, книг и папок. Разве что иногда солнечный луч из-за спины Пахомова дотягивался до рамки. Скользящий серебристый взблеск тоже почему-то напоминал о море. На снимке — Арине рассказала Ева — была пахомовская жена. Погибшая лет пятнадцать назад. Погибшая глупо, бессмысленно. Да, так можно сказать про любую смерть, но… неудачно удаленный зуб, воспаление, по распространенной женской привычке не принятое всерьез, ураганный сепсис… что это, как не глупейшая ухмылка дурацкой судьбы? Их сына, Виктора, опера того же РУВД, что и Молодцов с Мишкиным, за глаза именовали Сыночком.