Олег Рой - Оправдание невиновных

— Или даже были уверены? Ваша матушка, к слову, абсолютно уверена, что ее невестка — шалава, и мальчика, разумеется, нагуляла. И соседка ваша явно с ее голоса поет. И вас она тоже в этом убедила?

Он молчал. Все с тем же каменным лицом.

Что ж, пора было пускать в ход тяжелую артиллерию:

— Когда мы тут с вами в прошлый раз беседовали, я, каюсь, стащила несколько зубочисток, которые вы так яростно грызли. Вредная, знаете ли, привычка. Ну и образец Витиной крови у судебных медиков, к счастью, сохранился. Так вот. Про генетическую экспертизу слышали когда-нибудь? — и она замолчала, давая осознать сказанное. Она ведь не соврала, нет! Не сказала впрямую, что отдала ворованную зубочистку на экспертизу — у нее и оснований-то никаких не было, чтоб такую экспертизу запрашивать, и «проба» (зубочистка) была изъята вне всяких процессуальных норм. Нет, Арина просто… создала впечатление. Сказала ничего не значащие слова — пусть сам додумает.

Каменные губы, дрогнув, начали приоткрываться. Жутковатое зрелище. Словно памятник зашевелился. И голос из отверстой щели рта был такой же — глухой, каменный, холодный. Тоже как будто памятник заговорил:

— Что вам от меня нужно?

— От вас? — усмехнулась Арина. — Ничего. Но из-за вас сидит невиновный.

— Поделом, — Кащеев произнес это, как выплюнул. — Он мразь. Если бы Сонька… если бы не он…

Мразь — это у нас, надо понимать, Гулявкин. Если бы, значит, не он…

Безнадежно.

Этот… персонаж действительно считает, что виноват кто-то там. Кто угодно, только не он сам. Он же образцовый, он все всегда правильно делает, это все прочие все портят, ведут себя неправильно, не вписываются в его образцовые представления и требования.

Додумывать Арина не стала. И разговаривать тоже. Незачем. Молча повернулась и зашагала к калитке, щурясь от яркого, совсем уже весеннего солнца.

Мать, конечно, талдычила ему, что Витенька — нагулянный. Он только отмахивался. Чтобы робкая Сонька… да у нее кишка тонка! На нее если попристальнее поглядеть, все как на духу выложит. Давно бы покаялась.

Только потом, когда… когда все это случилось, он начал материны слова вспоминать чуть не каждый божий день. Может, она знала что-то? Может, он Соньку не довольно допрашивал? Могло это быть? Могло. Зря он от материнских слов отмахивался. Жить с ней — увольте (да и неправильно это, если взрослый мужик при матери живет), но догадки у нее хватает.

Если Витя — чужой, то, значит, все правильно. Значит, высшая справедливость существует. Ничего ведь нет правильного в том, чтоб растить чужое отродье.

Он заглянул в боковую темноватую комнатку, где стояла детская кроватка и рядом — узкий топчан, на котором спала Сонька. Когда в ней возникала надобность, он звал ее к себе. Ненадолго. Женщина должна знать свое место. Но сейчас он заглянул не за этим.

Сонька сидела, сгорбившись, возле колыбели — баюкала Вику.

Вику! В нем опять начала подниматься волна ярости — ему нужен был сын, а эта дура смогла родить только никому не нужную девчонку! Рано он ее в дом пустил, надо было до ночи на коленях у крыльца продержать! Мать все талдычила, что ее вовсе выгнать надо, да чего выгонять, коли другой пока нету? И коли выгонять, то уж с отродьем, зачем ему девчонка? Это мать все воду мутит: подстережет, схватит Вику и — сюда, чтоб Сонька за дверями осталась, чтоб в рыданьях изошла, без ребенка-то.

Мать надо уже окоротить немного, что-то много она себе позволять стала. Как будто ее слова что-то значат. Но получается, что значат? Не нынешний гундеж, а те, давние речи про Витеньку.

Увидев мужа, Сонька моментально вскочила, встала, как положено: руки свободно вниз, голова опущена, но так, чтобы видеть его лицо.

— Говори, ты! — приказал он.

— Что, Серафим Федорыч? Я все сделала, убрала, постирала, помыла… — бессмысленно забормотала она.

— Да плевать, чего ты там помыла! Говори быстро — Витька чей был?

— К-как? — ее голос непристойно сорвался. — Что вы такое…

— Не юли! — оборвал он глупые причитания. — С кем Витьку приспала? Чей он был?

— Да что вы такое… да я никогда…

Он вперился в жену тяжелым немигающим взглядом.

Через недолгое время она обмякла, висящие вдоль тела руки как будто еще вытянулись, плечи опустились, голова поникла… ниже… ниже… и Сонька мягко, как куча тряпья, опустилась на пол.

Дверь он прикрыл аккуратно, не хлопнув — чтобы Вику не разбудить, не хватало ему сейчас еще детских криков! Детских криков…