Джиллиан Макаллистер - Все, что вы скажете [litres]

Сначала я с ним спорила. Говорила, что два года – это ничего. Даже у меня была работа на более долгий срок. Или, например, даже дешевую одежду можно носить не один год. Вряд ли что-то могло измениться за два года. Народ все так же постит мемы с котика на «Фейсбуке», настаивала я.

Алан посмотрел на меня участливо, почти с жалостью. У него на щеке родинка, про которую я всегда хотела спросить, но так и не решилась. Он сменил тему, спросив, где я буду жить.

«В нашей квартире, той же квартире на цокольном этаже», – сказала я с торжественной интонацией, как будто выиграла тот спор.

А затем он спросил меня, что я чувствую по этому поводу, и ответа не получил. Наша квартира в Хаммерсмите стала казаться мне далеким осколком прошлой жизни.

В течение двух лет для меня готовили, стирали одежду, планировали мои дни. В четыре часа – прогулка во дворе, в шесть – время для общения вне камеры. Свет выключается в десять.

– Домой? – говорю я, вспоминая, как мы возвращались домой после медового месяца.

Рубен не переносил меня через порог, конечно нет. Он так и сказал: «Я тебя не понесу», и мы просто сделали шаг внутрь. Я сразу же бросилась со страшным энтузиазмом (и ножом) распаковывать перьевые подушки и сотворила самый большой бардак, который только видела. Рубен, едва взглянув на меня, сказал: «Так вот какова семейная жизнь с Джоанной».

Муж наклоняется вперед, заводит двигатель и на ходу пытается проложить маршрут в навигаторе. Сейчас мы далеко от дома.

– Давай я, – говорю я и тянусь к навигатору.

Он на меня смотрит как-то странно.

Возможно, в прошлой жизни я бы просто сидела и мечтала, но сейчас все по-другому. У меня есть план, и вернуться домой – всего лишь его начало.

– Все в порядке, правда, – говорит Рубен.

Во время каждого его посещения, читая его письма, я думала, что он хочет дотронуться до меня, но не может. Но сейчас, когда мы одни в машине и никто – что особенно примечательно – не смотрит, он такого желания не проявляет. Я ерзаю на сиденье: привыкла к жестким скамейкам, а мягкое кресло вызывает ощущение, что я не смогу встать, когда захочу.

Рубен останавливает машину у шлагбаума, нога покачивается на педали. Интересно, смогу я снова сесть за руль? С машиной так же как с велосипедом, или мне понадобится несколько уроков? Прокручиваю в уме порядок действий: переключаю передачи, выезжаю на круговое движение. Нет, все-таки помню, еще помню.

– Чуть не забыл, – говорит Рубен, доставая из бардачка новый телефон.

– А куда делся мой прежний?

Я скучаю по старенькому «айфону», со скругленными краями. Новый кажется огромным. Я вообще технофоб. Не могу даже найти кнопку включения, и Рубен нажимает ее за меня.

– Систему старого телефона больше не поддерживают, – объясняет он, с выражением легкого недоумения на лице. И это настоящий Рубен: огромное желание помочь, но также и легкое недоверие. И может еще, проблеск осуждения.

И впервые эта его манера меня раздражает. Он вел себя так же, когда навещал меня. Смотрел поверх моей головы, а на его лице отражалась очень специфическая эмоция. Это был стыд, но какой-то опосредованный. Стыд за меня. Или что? Смущение? Я постоянно это замечала: в тот раз, когда он принес мне одежду в сумке и полицейским пришлось сперва ее проверить; или когда он видел, как я общаюсь с другими заключенными, ставшими мне друзьями.

Иногда я была счастлива даже там. Невозможно же жалеть себя все два года, не все время. И Рубен замечал это и не мог понять.

Мне нужно расспросить его о стольких вещах, но я вспоминаю выводы консультанта: я настолько сильно волновалась, что обо мне думают другие люди, что они буквально создавали меня. И когда я от всех избавилась – в момент оглашения приговора, когда меня, метафорически, раздели до костей, – то от меня ничего не осталось. Там, в тюрьме, мы с Аланом нашли мое самоуважение.

В его словах было много правды. Поэтому я делаю глубокий вдох, наблюдая, как Рубен поворачивает на круг. Вторая передача, третья, мы съезжаем с круга. Скоро я с ним поговорю.

Я вытаскиваю бумажку из кармана спортивных штанов и разворачиваю ее. На ней записаны номера телефонов трех девушек, которые вышли раньше меня. Переношу их в телефон. С непривычки это занимает много времени.

Глаза Рубена несколько раз скользят по телефону у меня в руках, но он ничего не говорит.

Пишу по первому номеру – Элли, и она добавляет меня в их группу в «Ватсапе». Она называется «Аутсайдеры». Я вышла последняя из нашей компании.