Джиллиан Макаллистер - Все, что вы скажете [litres]

И вот мы здесь. Я стою на ступеньках с пиджаком в руках, Рубен держит лейку.

Непрошеная мысль о полиции снова всплывает у меня в голове. Эд уже вызвал их, разве нет? Это кажется совершенно ясным и неизбежным. Паранойя затуманивает взгляд, как капли, которые использует офтальмолог. Блондин-полицейский и его низкорослый темноволосый приятель. Они идут по Хаммерсмит-бродвею, поворачивают направо у бургерной, потом налево, на мою улицу. Мне нужно сбежать. Я не могу остаться. Не хочу видеть, как поменяется лицо Рубена в тот момент, когда он осознает, что я натворила.

Но до этого, печально думаю я, глядя на Рубена, мне нужно принести какую-то жертву. Совершить ритуал, совершить последнюю попытку все исправить.

В любом случае наши псевдоотношения, которые смущают и раздражают Рубена, построены на лжи. Он должен быть свободен и найти кого-нибудь другого. А еще он не должен быть связан моим признанием и необходимостью покрывать мое преступление.

– Почему ты выбросила вещи? – Он будто читал мои мысли.

Мне не кажется, что муж что-то подозревает, но он выглядит таким печальным. Рубен не знает, но Эд должен был догадаться.

– Мне больше не нравится то пальто, – я проглатываю комок слез, когда вру своему мужу.

Рубен вздрагивает, как будто мои слова его ударили. Он смотрит в пол, и я замечаю, что он не надел носки. Воздух теплый и мягкий.

Я буду скучать по его ступням, и по рукам, покрытым веснушками, и по его лицу.

– Я не могу и дальше жить так. Прости, но я несчастна. Я больше не счастлива с тобой, и уже довольно давно.

Спектакль выходит весьма правдоподобный. Это все ложь, но тон убедителен. Я говорю расстроенно, даже удрученно, но честно.

Рубен поднимает на меня взгляд и ставит лейку на ступеньку. Ее дребезжание, единственное, что нарушает поглотившую нас тишине. Его рот приоткрыт, недоверие читается в морщинах на лбу. И, что еще хуже, я вижу и осуждение: «Я знал, что ты так поступишь».

Он смотрит на меня.

– Ты сейчас серьезно?

Я смотрю прямо в его зеленые глаза и отвечаю:

– Да.

И вот оно случилось. Мы отделены друг от друга. Наш брак убит.

Он смотрит на меня еще немного. Скорее всего у него самые банальные версии: что я устала от него, что есть другой мужчина, что во всем виновата моя низкая самооценка. Он точно не может и подумать о преступлении, хладнокровном убийстве.

– Понятно. – Рубен спокойно кивает.

Он честен перед собой как во время наших взаимоотношений, так и после их смерти. Он не торгуется, не давит, не требует ответов.

Посмотрев на меня еще секунду, он просто поворачивается и заходит в квартиру, без меня.

Рубен разговаривает с Дунканом, и всего лишь в нескольких метрах от них Сара общается с еще одним юристом. Может быть, это кто-то со стороны обвинения? Высокая блондинка, в туфлях на низком каблуке. На ее ногтях телесный лак, тон на лице аккуратно растушеван, скулы подчеркнуты сияющей вуалью румянца. В другой ситуации я бы спросила, какой косметикой она пользуется, купила бы такую же, бестолково размазала ее по щекам, как яркий сценический макияж.

Дункан активно жестикулирует, и Рубен внимательно следит за его руками. Они склоняются все ближе друг к другу, адвокат прикрывает рот рукой.

Через несколько минут возвращается Сара и отвечает на мой немой вопрос:

– Это не сторона обвинения, просто моя знакомая.

Я моргаю, стараясь успокоиться.

Возвращается Дункан. Он какой-то ссутулившийся, будто на него только что кто-то накричал. Рубен передает мне чашку кофе – мою последнюю на свободе? – и я беру ее с благодарностью по взгляде. Дункан улыбается мне ободряюще. Ругаю себя, что снова все выдумываю. Вот и сейчас успела увидеть негатив, которого не было, в том, как Дункан потирает лоб. Волнуюсь, что он будет неспособен защитить меня, потому что сам не верит в мое дело.

– Мне нужно в туалет, – бормочу я, желая хоть на минуту, на последнюю минуту перед судебным слушанием побыть одной.

– Я должна пойти с вами, – говорит Сара. – Суд хочет держать вас вдали от свидетелей и присяжных.

– Присяжных, – повторяю я эхом.

Не думала о них, но, конечно, должны быть и присяжные. Двенадцать мужчин и женщин собрались здесь, чтобы осудить меня за то, что я сделала.

– Смотрите, – говорит Сара, прерывая мои мысли. Она указывает на какую-то метку на стене, расположенную высоко над входом в зал заседаний. – Это обломок от бомбы, взорванной боевиками Ирландской республиканской армии. Тогда пострадало двести человек, а умер только один человек, да и тот от сердечного приступа.