Бернар Миньер - На краю бездны

Ненадолго оторвавшись от работы, Мойра представила себе кукольное лицо молодого руководителя Отдела распознавания по голосу, его искреннюю улыбку. И весь его облик первопричастника. Неужели она до такой степени ошибалась? До этой ночи она и копейки не дала бы за виновность Ван Юня. Уж кто-кто, а он казался последним существом на земле, способным кого-нибудь насиловать или мучить.

Настоящая карикатура … Стереотип бесстрастного китайца, который никогда не раздражается и не возмущается. Европейцы, и в особенности французы, склонны придавать большое значение конфронтации, затевают ссоры по любому поводу, отторгают тех, кто мыслит в ином русле, и ревниво относятся к тем, кто достиг большего и имеет больше. А для китайцев прямая конфронтация неприемлема, поскольку она подвергает риску гармонию в сообществе, а тот, кто достиг многого и много имеет, достоин уважения. По крайней мере, этому ее учили в Париже еще до отъезда. Именно это, и еще умение легко и непринужденно болтать, и делало китайцев привлекательными в кругах менеджмента. Когда Ван Юнь был с чем-то не согласен и высказывал критику, он делал это очень дипломатично, почти неохотно.

Он всегда был в хорошем настроении, всегда улыбался. Мойра никогда не видела, чтобы он на кого-нибудь злился или стремился выделиться. Казалось, эго у него полностью отсутствовало. Весь какой-то ровный, отшлифованный. И чем больше Мойра о нем думала, тем больше приходила к выводу, что он, скорее, соответствовал тому типу убийц, которые действуют в тени, прячутся, подкарауливают и дожидаются своего часа. И за маской улыбчивого безразличия кроется нечто очень мрачное и жестокое. В мирной тишине виллы ее снова начал бить озноб, и она почувствовала, как постепенно озноб переходит в леденящий душу ужас.

Но тогда какие роли во всем этом играли Туве Йохансен и Джулиус? Если верить тому, что она услышала на борту джонки, они знали слишком много, чтобы быть полностью невиновными. И, похоже, были готовы убрать мешающих свидетелей. Что они, возможно, и проделали с Лестером и Игнасио… Если только это не было делом рук Ван Юня… Что же, выходит, она в этом списке следующая? Мысли смешались в голове. Мойра была не робкого десятка, но сейчас адреналин обнажил ее нервы до предела. Надо поговорить с Чанем и выложить ему всю эту информацию как можно скорее: на кону человеческие жизни. Она должна, должна… Но дело в том, что здесь она на прослушке. Мин не доверяет никому, кроме нее, по той простой причине, что все началось еще до ее приезда. Но это вовсе не означает, что он доверяет ей на 100 процентов. Мин – одиночка, притом явно с параноидальными наклонностями. Ничего не поделаешь. К тому же она не обманывала себя и прекрасно понимала: дрожь нетерпения, что скручивает спиралью ее нутро, возникла не из одной необходимости арестовать убийцу. Тому была и другая причина: ей, как никогда, хотелось, чтобы ее выслушали, хотелось человеческого тепла и поддержки. И единственного человека во всем Гонконге, который мог ей это дать, звали Мо По Чань. Он был ей нужен, хотя с их свидания прошло всего сорок восемь часов… Может, она влюбилась? Возможно, возможно… Или это была иллюзия, возникшая в необычных обстоятельствах? Тоже возможно…

Оставалась последняя проверка. Самая важная … Мойра вовсе не отказалась от своей первоначальной идеи. И она снова уселась за компьютеры. Когда поднесла руки к клавиатуре, они дрожали. Зашла в Отдел электронного здоровья доктора Капур и набрала имя.

Ах, вот как? А Мин уверял ее, что она имеет доступ ко всей информации…

Мойра посмотрела на часы. Два часа ночи. Где-то она прочла – наверное, в тех документах, что внимательно изучила еще в Париже, – что он спал не больше четырех часов. Но может ли она вторгаться в чужое жилище, как в свое собственное?

Мойра решила, что может.

Потянув на себя дверь, она заглянула внутрь. За дверью была темная комната, в которой тускло поблескивал лишь маятник часов, отбивавших часы и получасья. Дальше шел коридор, заставленный по стенам буфетами и шкафами. Первый этаж был погружен в темноту, но вдали виднелся свет. Мойра пошла в темноте на этот свет и вошла в ротонду, освещенную единственной лампой под абажуром, которая, должно быть, горела всю ночь на золоченом столике. Нигде не слышалось ни звука, ни шороха. Она огляделась. Стены, выкрашенные под мрамор, стулья с золочеными ножками, обитые красным бархатом, чтобы посетители могли дожидаться с комфортом. И повсюду позолота. Комната походила на чемодан, набитый золотыми слитками.