Франк Тилье - Иллюзия смерти [litres]

Ганель скомкал лежащий перед ним измазанный кровью бумажный платок и бросил его в корзину:

– Это долгая история.

– Мы не спешим.

– Чтобы вы все поняли, я должен начать издалека. Это случилось месяца полтора назад…

В мастерской Ганеля не было естественного освещения. Только небольшое круглое вентиляционное отверстие в полутора метрах над полом вносило к концу дня слабый отблеск жизни и приглушало резкость неоновых ламп. В этом помещении с очень низким потолком, где перемешивались запахи раскаленного металла, расплавленного пластика, воска и гипса, было несколько мест для разного вида работ: место для обработки перьев и ножей, столы, заваленные клещами и пилами, стеллажи, забитые самыми разнообразными предметами. На крюке висели оленьи рога, связанные между собой веревками. Вдоль других стенок располагались 3D-принтер, печь для обжига, встроенный шкаф, один из углов комнаты был облицован зеркалами и стеклом. А в самом темном углу находилось нечто, похожее на жилое помещение: раскладушка, душевая кабина, газовый обогреватель и груда одежды.

Ганель сидел перед экраном компьютера, на котором крутилось какое-то трехмерное изображение, отдаленно напоминающее расколотую вазу. Одной рукой он что-то записывал, проводил кривые, набрасывал какие-то узоры, а другой лохматил свою кудлатую шевелюру. Он был так погружен в себя, что не слышал, как вошла жена. Ариадна поставила перед ним чашку крепкого кофе и взглянула на экран:

– Не получается?

– У меня еще проблема с анализом звуковых сигналов и трехмерным моделированием. Не могу их связать. То, что должно выглядеть как ваза, всего лишь… «что-то вроде», притом раскромсанное, будто по нему прошлись саблей.

Он даже не смотрел на жену, углубившись в свои расчеты. А ведь Ариадна с ее лицом, словно созданным лучшими мастерами, могла покорить любого мужчину. Витражист наградил ее чистотой и прозрачностью огромных светлых глаз. Полировщик – гладкостью высоких скул. Каллиграф – четкой линией прямого носа и бархатистым отсветом губ.

– Все, я завязываю, – наконец бросил Ганель. – Это все равно никогда не будет работать.

– Будет, я не сомневаюсь. Я бы хотела, чтобы ты все-таки принял участие в этом конкурсе.

Вы занимаетесь прикладным искусством? Вы сочетаете в себе мастерство, творческий подход и стремление ко всему новому?

Тогда приглашаем вас принять участие в конкурсе передовых технологий «Гран-при 2016», объявленном Дворцом Токио.

Ганель дочитал до конца и покачал головой.

– Конкурс? Нет, это не для меня. У меня не получится. Да мне и здесь хорошо, у себя в мастерской. Мне наплевать, буду я знаменитым или нет.

– Речь не о том. У тебя потрясающие работы, Ганель. Ты без конца что-то придумываешь, создаешь что-то новое, сводишь воедино зубило, долото, компьютер и трехмерную печать. Ты сумел раздвинуть границы творчества. Именно это и требуется для такого конкурса!

– Возможно, но…

– Твои изобретения должны выйти за эти стены, дышать свежим воздухом, а не валяться здесь без всякой пользы. Они заживут новой жизнью, когда на них будут смотреть люди, и это придаст смысл твоему существованию. Обещай, что подумаешь. Твои эксперименты с вазами совершенно уникальны, они заслуживают огласки, признания, слышишь? Ты ДОЛЖЕН довести все до конца.

Она чмокнула его в щеку и ушла, оставив наедине со своими мыслями. Ганель разглядывал модель разломанной вазы, возвращаясь мыслями к самому себе. Ариадна совершенно права, невозможно бесконечно жить такой жизнью: она по одну сторону, финансируя его многочисленные гениальные озарения, он – по другую, превратив мастерскую в склад образцов и проводя там половину ночей.

Он открыл буклет. Отбор конкурсных работ состоится через месяц. Двадцать восемь дней, чтобы успеть все сделать. Это реально. На оборотной стороне он прочел еще один анонс Дворца Токио:

Приглашаем вас посетить выставку Натана де Галуа, сплав древнего ремесла и новых технологий, когда умные руки творца и печатный станок нашли друг друга.

Заинтригованный Ганель натянул куртку и вылез из своей берлоги, зажав в руке объявление.

Когда ему случалось выбираться наружу, он любил заглянуть во Дворец Токио, один из крупнейших европейских центров современного искусства. Прошло уже почти восемьдесят лет с тех пор, как тысячи пустующих квадратных метров здания превратились в живой организм, подвижный, как само искусство, и населенный художниками, которые везде что-то рисовали на стенах, сооружали, творили. Это было пространство вне времени, оно дерзко провоцировало свободу и хаос, призывая посетителя затеряться в своих недрах.