Дэвид Балдаччи - Искупление

– При прочих равных, нам нужно сначала раскрыть преступление прошлого; может, тогда прольется свет и на то, кто убил Мерила Хокинса.

– Но ты же распутал мое безнадежное дело. А здесь ставки еще выше. Хочешь выиграть?

– Не уверен, что соглашусь на такое пари.

– Голос из прошлого. Тогда, со мной, ты нашелся что делать. А теперь?

– Я уже переговорил с теми, кто имел к нему отношение. Вдовы. Дочь. Единственные оставшиеся соседи.

– А как насчет тех первых, кто прибыл на место? Копы, криминалисты? Медэксперты?

– Копы там больше не работают, давно поразъехались. Медэксперт три года назад приказал долго жить.

– Но у тебя до сих пор должны оставаться записи. – Марс постучал себе по лбу. – Вот здесь.

– Они у меня не все, – Декер вздохнул, – потому что… Потому как я не все их читал. Особенно данные медэкспертизы. Во всяком случае, поверхностно.

Марс удивленно поднял брови.

От Декера это не укрылось.

– От поступления звонка я там дневал и ночевал пять дней. Хотя это не оправдание. Но отпечатки и анализ ДНК – это такой верняк, что просто сбивает с ног, во всяком случае, я так думал. И в остальном был уже не столь прилежен. Что могло стоить Хокинсу свободы, а затем и жизни.

– Единственное, что делает тебя человеком, Декер. И позволь сказать, у меня имелись сомнения на этот счет. – Марс изобразил усмешку.

– Я не должен был ошибиться, по крайней мере так .

– И теперь ты пытаешься загладить вину. Делаешь все, что в твоих силах. Это все, что ты можешь.

Не услышав ответа, Марс подался ближе и доверительно спросил:

– Амос, скажи мне, что случилось? Я не узнаю этого парня. Что-то тебя гложет. Причем дело не только в том, что ты мог напортачить. А ну-ка, перец, выкладывай все начистоту. Иначе, без понимания, и сделать ничего будет нельзя.

– Понимаешь, Мелвин… Некоторые люди просто созданы для того, чтобы быть сами по себе. Работать в одиночку, жить, действовать… одни.

– И ты думаешь, что ты один из них?

– Мелвин, я знаю это. Чувствую.

– Амос, я был одиноким двадцать лет. Только я, стальные прутья и бетонные стены. Ну и дожидающаяся меня смертельная игла.

– А теперь я тебя не понимаю.

– Тогда давай я изложу яснее. Я был убежден, что я тоже одиночка. Что именно так и пройдет моя жизнь. Но я совершал ошибку.

– Это как?

– Я позволял обстоятельствам, находящимся извне, определять меня. Контролировать. Это неправильно. Еще хуже, чем лгать самому себе. Все равно что лжешь своей душе.

– Ты думаешь, что я примерно в таком положении?

– Во-первых, Алекс рассказала мне, как вы вдвоем оказались здесь. Навещали на кладбище твою семью.

Декер отвел взгляд.

– Ты чувствуешь себя привязанным к этому месту, и мне это понятно. Но ведь это не так. Ты отсюда переехал. Поступил в ФБР. А если б ты этого не сделал, я бы сейчас гнил в техасской тюрьме или, скорее всего, был бы мертв. Но речь не обо мне, а о тебе.

– Может, это было ошибкой – переехать, – промолвил Декер.

– Может, да, а может, и нет. Но суть в том, что ты сам сделал этот выбор. У тебя наилучшая в мире память, Амос. Нет ничего такого, чего бы ты не помнил. Я теперь знаю, что это и благословение, и проклятие. А с твоей семьей и тем, что с ней случилось, это вообще наихудшее из всех мыслимых событий. Но ведь есть же и хорошее? Все те счастливые времена? Ты ведь тоже их помнишь так, будто они случились только что. Я вот, например, даже не помню, как выглядела моя мама. В самом деле не помню ни прикосновений ее, ни улыбки. Не помню ни одной своей днюхи, когда был маленьким. Я лишь вынужден представлять, как это было. Ты же можешь все это воскрешать в памяти. Можешь переехать хоть в Сибирь, попасть там в пургу, а закроешь глаза – и вот ты уже снова здесь, ужинаешь со своей женой. Держишь ее за руку. Собираешь в школу Молли. Читаешь ей книгу перед сном. Это все здесь, чувак. Все уже здесь.

Декер наконец снова посмотрел на него.

– В этом самое трудное, Мелвин, – голос его пересох, ломался. – Я всегда буду сознавать это так четко, будто это было вчера. Знать, как чертовски много я потерял.

Марс подсел рядом и обвил ручищей широкие плечи Декера.

– Это и называется жизнью, дружище. Все хорошее, плохое и уродливое. Главное, не позволяй двум последним принижать первое, потому что первое – оно и есть самое важное. Если ты удерживаешь его в живых, то тебе по плечу справиться с чем угодно. Это и есть божеская истина.

Они сидели молча, но с неизменной точностью передавали друг другу свои чувства, как это часто бывает между близкими друзьями.