Риа Фрай - Не ее дочь [litres]

Весна была прижатыми к заднему стеклу букетами цветов с осыпающимися пожухлыми лепестками, забытыми на солнце. Куда бы мы ни ехали, я везде просила папу покупать цветы, хотя у нас и не было вазы. Я любила свежие цветы, потому что они были единственным хорошим воспоминанием о матери. Она ухаживала за маленьким садом с цветами и порой в порыве великодушия позволяла мне их поливать из ярко-розовой лейки. Мама всегда наполняла дом плодами своего труда, расставляя яркие букеты в старинных вазах.

В машине цветы увядали, и я засушивала лепестки между страниц любимых книг, иногда забывая об этом, и сухие лепестки рассыпа́лись в пыль у меня на бедрах, когда я открывала роман.

Мне лучше спалось в машине, чем на кровати. Я выдумывала истории о семьях, которые путешествуют, как и мы, в легковушках, фургонах и домах на колесах. Мне хотелось поспорить с братом на заднем сиденье, спеть вместе с сестрой или даже запустить пальцы в волосы сидящей впереди матери, поиграть в салон красоты и вдохнуть особую сладость ее шампуня со своих ладоней.

Вехи моего детства. Я жила с отцом в машине, слушала старый джаз, читала книги и питалась фастфудом из помятых пакетов. Многие месяцы я чистила зубы в туалетах на заправках или в чуть более приличных ресторанчиках и гадала, найдем ли мы когда-нибудь настоящий дом. Я стирала нижнее белье в раковинах общественных туалетов и сушила на крыше машины, когда мы парковались на самом пекле. Собирала учебники, чтобы не отстать в учебе, пока мы переезжали от школы к школе, но ни к чему и ни к кому не привязывалась.

Иногда я ждала, что наткнусь на мать – на заправке, в магазине или на рынке. Узнает ли она меня, поймет ли, что натворила? Может быть, захочет вернуться… Какая мать не хочет вернуть свою семью?

Но я поняла, что любовь к семье, которую я считала незыблемой, на самом деле условна. Матери уходят. Отцы замолкают. Браки распадаются. Дети страдают. Моя мать ушла. Ее любовь условна.

Я много размышляла о прощении. Кто-то сказал, что легко простить человека, который нужен. Но как я могла простить мать за то, что она сделала?

Эти вопросы я никогда не задавала отцу. Его печаль и так постоянно наполняла машину и паршивое съемное жилье. И, наконец, мы оказались в одном городе штата Вашингтон, который папа объявил домом. Устроились в скромном домике, обставив его мебелью, купленной на блошином рынке или в рассрочку, и тогда я начала то и дело вставлять словечко о матери в разговор, потому что уже стала ее забывать.

Когда она ушла, я нахально отпраздновала это событие, повалявшись в траве, но потом разозлилась и замкнулась. Все всегда крутилось вокруг нее, а я хотела, чтобы вокруг меня. Я же ребенок! Я должна быть в центре внимания.

Но когда она ушла, а папа остался, я по-прежнему не могла раскрепоститься. Воспоминания о матери будто цепями сковывали меня. Тогда я и поняла, что любовь хрупка и небезусловна. Никто не учил меня другой любви, но именно ее я всегда искала. Мне хотелось кого-то любить, хотелось, чтобы и меня любили в ответ. Не за хорошее поведение, не за внешность, не за то, что от меня можно получить, а меня настоящую – девочку в машине, девочку без матери, девочку, которая заботится об отце, когда он неспособен сам о себе позаботиться.

– Привет, пап! Папа! Ты дома?

Я толкнула дверь. Каждую пятницу я приезжала из Сиэтла на выходные. Привозила пиццу «пеперони», упаковку из шести бутылок пива и какой-нибудь мутный фантастический фильм. Открывая сетчатую дверь, у которой до сих пор был оторван левый нижний угол, я снова становилась восьмилетней, десятилетней, а потом двенадцатилетней. Подростковый возраст запомнился кипением гормонов и разочарованиями, и мне не терпелось вырваться из этой бурой коробки в большой мир, который я никогда не видела.

– Это ты, солнышко?

– Нет, это другая твоя дочь.

Он появился из глубины дома в отглаженной рубашке и брюках. Он приоделся ради меня, и от этого у меня сжалось сердце.

– Что, уже пятница?

– Ага, можешь себе представить?

Я знала, что он жил ради пятниц. Планировал свою неделю в ожидании встречи и нанял живущую по соседству миссис Флетчер, чтобы прибиралась у него, стирая следы холостяцкой жизни. Я видела бутылки в мусорном баке и грибок по краю раковины в ванной, который миссис Флетчер не сумела полностью отскрести. Она была неравнодушна к моему отцу и делала ему приличную скидку, каждую неделю отдраивала весь дом всего за тридцать долларов, но отец был слишком безучастен, чтобы это заметить. Он думал, что это обычная цена.