Жереми Фель - Матери [litres]

Гленн, едва войдя в дом, кинулся на койку, вздыбив облачко пыли, которая мгновенно растворилась в утопавшей в полумраке комнатенке. Грэм, положив фотоаппарат на деревянный стол, откусил четвертинку от яблока, подошел к запотевшему окну и стал любоваться безмятежными водами Теннесси.

Ему пришлось уговаривать деда с бабкой, чтобы они дали ему ключ от решетчатых ворот и разрешили приехать сюда: он хотел все увидеть собственными глазами, почувствовать кожей и подышать воздухом этого места, куда его тянуло с первой их встречи полгода назад.

Возможно, для него это был единственный способ отдать долг памяти. Странный долг памяти человеку, которого он на самом деле даже не знал.

Эмбер думала поехать с ними за компанию, но в последнюю минуту ее задержали дела в Нью-Йорке. Если бы и Гленн нашел повод отказаться, у Грэма вряд ли хватило бы сил приехать сюда.

Грэм разделся и пошел в душ, помещавшийся в глубине коридора. А потом прилег рядом с Гленном, положив голову ему на грудь и выкурив с ним на пару косячок, глядя на опутавшую потолок паутину, за которую цеплялись завитки дыма.

Койка была тесновата для двоих. Грэм подумал – может, ее-то его родители и делили в последнюю ночь, которую провели вместе. На ночном столике лежала корректура сборника стихов Натана. Публикация сборника намечалась на конец мая в издательстве, которое возглавлял друг Митчелла. Как-то за обедом Альма предложила Грэму проиллюстрировать его несколькими своими фотографиями и таким образом как бы провести линию, которая соединила бы его с отцом спустя двадцать лет. Грэм, тронутый и в то же время взбудораженный ее предложением, несколько недель подряд фотографировал разные уголки Нью-Йорка. На обложку предполагалось поместить снимок, который он сделал на Бруклинском мосту, тем более что отец посвятил этому месту одно из своих стихотворений; на фото под тяжелым зимним небом отсвечивал Гудзон, а вдалеке виднелся силуэт Эмбер, бредущей по заснеженному каменному мосту.

Альма прислала Грэму на телефон сообщение, в котором спрашивала, все ли у него в порядке. Он сразу же ей перезвонил, чтобы она не беспокоилась. Через неделю Альма собиралась отпраздновать свое шестидесятипятилетие. Грэм с Митчеллом подготовили праздничный сюрприз, тайно пригласив всех своих родственников и ближайших друзей в один из самых знаменитых ресторанов в Бруклине. По этому случаю Грэм думал подарить бабке замечательную книгу о Джоне Уильяме Уотерхаусе, а также полное собрание стихотворений Пабло Неруды. С течением времени его отношения с Альмой становились все более близкими. Они виделись или перезванивались чуть ли не каждую неделю и даже взяли в привычку завтракать вместе где-нибудь в городе, ходить по выставкам или в кино, благо независимых кинотеатров кругом было хоть отбавляй.

Чувствуя, как накатывает усталость, и невольно прислушиваясь к пению птиц, похожему на журчание текущего по уступам ручья, Грэм вспомнил о Тессе, которая еще летом пропала без вести. Розыски, насколько ему было известно, ничего не дали: полиция так и не вышла на ее след. Одно время подозревали Эндрю Паркера, но скоро все подозрения с него сняли.

Эмбер, как и большинство их общих друзей, была уверена, что Тессу похитили и все еще держат где-нибудь под замком. Узнав об исчезновении подруги, она пришла в такой ужас, что Грэму с Гленном с трудом удалось ее успокоить.

Сам же Грэм надеялся, впрочем не очень-то в это веря, что она по глупости уехала из Канзаса куда-нибудь далеко-далеко, как ей всегда хотелось. Иногда он представлял, как Тесса гуляет по улицам Парижа, радостная и счастливая, и он сожалел, что так и не успел отблагодарить ее за все, что она для него сделала.

Мать, разумеется, не знала, где он сейчас. Он не стал ей ничего говорить, когда они в последний раз общались по телефону. Прежде чем попрощаться, он не забыл пригласить ее на день рождения Альмы, хотя понимал: это напрасный труд, даже если она и пообещает подумать. Но в глубине души он не мог на нее за это обижаться. Ей требовалось еще какое-то время, чтобы наконец смириться с той потерей. Ему казалось, что после переезда в Чикаго она сильно изменилась. Стала более веселой, жизнерадостной – словно помолодела. Норма уже несколько месяцев работала в небольшой местной газете и жила в прекрасной квартире напротив Миллениум-Парка, которую обставила совсем не так, как их дом в Канзасе, а в более современном стиле. Синди полностью поправилась после нападения, хотя его следы еще были видны на ее лице, и все у нее как будто постепенно наладилось, хотя она стала явно более пугливой, чем раньше, словно постоянно ожидала, что за углом ее подстерегает угроза.