Валерий Бочков - Горгона

Эту тему мне не хотелось развивать. Мы выехали на шоссе. Америка поднял стекло, оставив узкую щель. Оттуда здорово дуло, но я ничего ему не сказала. Ехали молча. Америка прикрыл глаза. Наклонив голову, подставил лоб сквозняку. Ладони его лежали на коленях, против воли я поглядывала на левую. Ту, что без пальцев.

После смерти матери я тоже хотела убить себя. Странно, я никогда её не любила, но именно её исчезновение сломало меня окончательно. Когда была боль, мне думалось — вот оно — самое страшное. А потом пришла пустота и она оказалась ещё страшнее. Любая эмоция — отчаяние, ужас, скорбь означает, что ты ещё жив. А вот пустота… Думаю, именно апатия и спасла мою жизнь, мне было просто лень убивать себя. К тому же в психушке лежало немало суицидников, из их рассказов я сделала вывод, что убить себя гораздо сложнее, чем это может показаться на первый взгляд. Чисто технически непросто. Человек на удивление живуч. К тому же в решающий момент рядом обязательно окажется какой-нибудь спасатель. Непременно кому-то захочется вынуть тебя из петли, выключить газ или перевязать вены. Или нырнуть за тобой на глубину. Справа от меня дремал вполне живой пример.

Пример дремал и улыбался во сне.

— Ты ничего не обязана ему объяснять, — сказала Ида. — Ничего!

— Себе самой бы объяснить, — ответила я.

— Ты что? Опять? — возмутилась она. — Мы же всё решили!

Я кивнула, впрочем, не очень уверенно.

— Да… и ещё… — она запнулась.

Замялась, очевидно, прикидывая как сообщить мне что-то важное. Я насторожилась:

— Ну?

— Ты всё сделаешь сама, — сказала Ида твёрдо. — Сама. Без моей помощи. Иначе нет смысла.

И добавила чуть мягче:

— Разумеется, я буду рядышком — ага. Для подстраховки. На всякий пожарный.

Америка завозился, зевнул.

— Что ты там всё бормочешь? — спросил капризно и зевнул снова. — Бормочет и бормочет…

Пытаясь потянуться, он стукнулся головой, тихо выругался, тут же торопливо перекрестился. Нагнулся, кряхтя, что-то начал дёргать под сиденьем: наверное, хотел отодвинуть кресло. Его заклинило года три назад. Плюнул, достал из бардачка сигареты.

— Тридцать лет, представляешь? — затянулся и выпустил дым. — Не курил. Тридцать лет… Да, забываю всё спросить — ты зачем побрилась наголо?

Я ладонью отогнала дым от лица.

— Окно открой, — и серьёзным тоном добавила. — А побрилась я, чтобы мои волосы не превратились в змей.

Он сперва не понял, потом дурашливо засмеялся. Выпустил аккуратное кольцо, оно доплыло до стекла и медленно сползло вниз.

— Да, в ядовитых змей. А ещё, — продолжила я, — от моего взгляда мужчины превращаются в камень. Причём, обрати внимание, только мужчины.

— Ясно. Потому и очки розовые. Чтоб случайных мужиков не сделать каменными.

— Ирония твоя свидетельствует лишь о невежестве и высокомерии, свойственным всем мужчинам. Хочешь убедиться?

— В чём?

— Дай сигарету.

Послушно протянул пачку. Я вытащила сигарету, сунула в рот. Он щёлкнул зажигалкой, поднёс огонь. Я затянулась.

За окном мигали редкие огни, они вылетали из тьмы, смазывались в жёлтые полоски и исчезали. Мы неслись по шоссе очень местного значения — судя по ухабам и выбоинам. Я переключила фары на дальний свет, дорога перед нами сразу вытянулась и стала шире. На обочинах призрачно выступили то ли столбы, то ли деревья. Впереди, по асфальту клочьями полз туман. Резкий свет галогенов делал клубы рельефными. Мы врезались в сизую пену, пропарывали её, точно неслись сквозь бурное море.

Спидометр показывал пятьдесят пять. Я медленно надавила на акселератор. Мотор зарычал на тон выше, стрелка поползла вправо — шестьдесят, потом шестьдесят пять. Семьдесят.

Америка торопливо сглотнул и вжался в кресло. Вытянул правую ногу, упёр в несуществующую педаль тормоза. Сосредоточенно уставился в летящий нам навстречу мутный свет. В белую стрелу разделительной полосы. В пунктир ночных мошек. В проскакивающие столбы на обочине. И при этом продолжал жать ногой на тормоз, которого там не было. Это выглядело забавно.

— Эй! — я повернулась к нему и сняла очки.

— Что?

— Ничего! — Я подмигнула. — Сейчас буду превращать тебя в камень.

— Ты на дорогу, на дорогу смотри!

— Зачем? — я надавила на газ, машина уверенно рванула вперёд.

— Ты чокнутая!

— Конечно.

— Мы ж разобьёмся! — он уже кричал.

— Вполне вероятно, — я смотрела ему в глаза.

Никогда не видела, чтобы человек бледнел так быстро. И так кардинально — до цвета мела. Даже губы. Впрочем, белый — это никакой не цвет. Это просто отсутствие цвета.