Максин Чан - Восьмая личность

Раннер отдает Долли фотоаппарат и складывает на груди руки.

«Прекрасно!» — цедит она, закатывая глаза.

Мир восстановлен, и я просматриваю отснятое, радуясь, что получились хорошие снимки.

«Они точно жесткие и реальные, — говорит Онир. — Твоя мама гордилась бы тобой, Алекса».

Ободренная ее словами, я глажу фотоаппарат.

Проходя мимо парковой скамейки, я представляю свою грустную красавицу-маму. Я, наверное, целыми днями смотрела в кухонное окно, когда узнала о ее смерти. Разные птицы вили гнезда на крыше сарая. Того самого сарая, где я, вернее, Фло-изгой, заморила голодом несчастную морскую свинку. В девять лет я все еще верила в волшебство: в длинноногих аистов, что приносят пухлых младенцев, в сахарных зубных фей, в пушистых пасхальных кроликов и в Санта-Клауса. Еще я верила, что птицы, устроившиеся снаружи, несут с собой душу моей мамы, хотя это казалось мне не волшебным, а более реальным. В моем сознании она была пассажиром на борту их рейса, вместе с расправившими крылья птицами парила над гигантскими деревьями и грелась под лучами солнца. Несмотря ни на что, ее душа была жива. Там, среди птиц.

Шли дни. Сменялись времена года. Визиты моего отца участились. Но неизменной осталось общество птиц. Их постоянное возвращение было для меня чем-то вроде приятной тайны. Каждый раз, когда они рассаживались по веткам, мое истерзанное сердце наполнялось благодарностью. Для меня все это было простым чудом.

Я считала, что птицы заботятся о моей маме. Что она тронута их заботой, что большую часть своей жизни она прожила с подрезанными и поломанными крыльями.

Джек присоединяется ко мне на скамейке, в руке у него сигарета.

— Радуешься? — спрашивает он.

Я отвечаю не сразу.

— Я не совсем понимаю, что значит радоваться, — тихо говорю я.

Он криво улыбается.

— Я тоже. Даже не знаю, зачем спросил тебя.

Звонит его телефон. Слушая его вполуха, я поглядываю на мать с сыном.

— Восточный Лондон, — слышу я и вижу, что он смотрит на часы. — Да, должны закончить около шести.

Мальчик указывает на песочницу, и мама помогает ему слезть с качелей.

Джек кашляет.

— Куда?

Мама встает на коленки, ищет что-нибудь, чем можно копать песок. Замечает пластмассовую чашку.

— Что-то меня не тянет в клуб сегодня вечером, — говорит он и щелчком бросает окурок на землю.

Малыш трясет пухлыми ручонками, а его мама зачерпывает чашкой песок и утрамбовывает его. Затем переворачивает чашку вверх дном.

— «Электра»? — спрашивает Джек в телефон.

У меня что-то сжимается в груди.

Мама стучит по дну чашки.

— Не в моем вкусе, — говорит Джек, ногой отшвыривая окурок.

— Та-дам! — восклицает мама.

Малыш хлопает в ладоши.

Джек заканчивает разговор.

— Мой друг предлагает куда-нибудь сходить, — говорит он, прикуривая новую сигарету.

— А, — тихо говорю я.

— В какой-то клуб под названием «Электра». Мрачное место, судя по названию. Никогда не слышал о нем. А ты что-нибудь знаешь о нем?

У меня учащается сердцебиение. Я мотаю головой.

«Врушка», — презрительно бросают Паскуды.

Я сосредотачиваю свое внимание на детях и пытаюсь упорядочить их по возрасту. Мальчишка, что висит на перекладине вниз головой, как обезьянка, старший, решаю я: двенадцать, одиннадцать, девять, восемь с половиной, семь, семь, шесть, шесть, шесть, шесть, пять, четыре, четыре. Теперь их матери: тридцать семь, тридцать пять, около тридцати двух, тридцать, тридцать, двадцать девять, двадцать восемь, двадцать пять, восемнадцать, может, девятнадцать.

Немного успокоив нервы, я достаю свой телефон и выключаю тихий режим. Короткий перезвон оповещает меня о том, что я пропустила два звонка. Два голосовых сообщения.

Я нажимаю нужную кнопку.

Это Элла.

«Ты где? — спрашивала она. — Срочно сюда. Быстрее».

Мужчина, явно раздраженный, выхватывает у кассирши свой пакет с покупками.

— Остальное я соберу сам! — рявкает он.

Потрясенная, кассирша сканирует огромную коробку колечек «Чириоуз», а мужчина вынимает все то, что она уже упаковала, и складывает в аккуратные башенки, как бы играя в «Тетрис».

«Вот урод, любитель покомандовать», — говорю я себе.

Кассирша опускает глаза, и вскоре я чувствую, как во мне поднимается гнев. Как же можно так бесчестить и публично унижать человека!

— Пакет! — Мистер Урод тычет пальцем.

Кассирша пытается снять с крючка еще один «Пакет для жизни». Ее пальцы дрожат, ручки пакета запутываются.