Элис Фини - Его и ее

Иногда мне кажется, будто я живу ниже уровня земли, а все остальные — выше. Когда я слишком долго пытаюсь быть, звучать и вести себя как они, я словно не могу дышать. Будто даже мои легкие устроены по-другому и я не способна или не совсем подхожу для того, чтобы вдыхать тот же воздух, что и люди, с которыми я встречаюсь.

Заперев машину, осматриваю знакомую улицу. Ничего особо не изменилось. Одно бунгало превратилось в дом, а один сад — в проезд немного дальше по дороге, но в остальном все так, как обычно. Как было всегда. Словно, возможно, последние двадцать лет были ложью, плодом моего усталого воображения. Честно говоря, у меня такое чувство, будто сейчас я какое-то время балансирую на грани безумия, но еще не до конца перешла черту.

Мои ноги останавливаются у последнего дома в переулке, и я не сразу поднимаю глаза, будто боюсь вступить в зрительный контакт. Когда я все-таки смотрю на старый викторианский коттедж, он выглядит точно так же, как выглядел всегда. За исключением облупившейся краски на оконных рамах и ветшающей входной двери. Участок кажется старым, что мне внове. Больше всего шокирует сад: заросшие джунгли неподстриженной травы и вереска. Двумя рядами кустов лаванды по обеим сторонам дорожки тоже никто не занимался: кривые древесные стебли торчат, как скрюченные от артрита пальцы, которые никому не дают войти.

Или выйти.

Я смотрю на садовую калитку и вижу, что она сломана и свисает с петель. Отодвигаю ее в сторону и прокладываю дорогу к входной двери, колеблясь перед тем, как нажать на звонок. Мне не надо было беспокоиться — он не работает, и я стучу. Три раза, как она учила меня много лет назад, чтобы знать, что это я. Долгое время она никого другого не пускала в дом.

Когда никто не отзывается, обращаю внимание на полинявший коврик с приветственной надписью — он перевернут. Он скорее не приветствует посетителей, а приглашает ее в реальный мир, если она когда-нибудь захочет выйти из своей входной двери и присоединиться к нему. Я молча ругаю себя, пытаясь выбросить из головы нехорошие мысли и задвинуть их как можно дальше. И тут вижу то, что ищу: треснувший терракотовый цветочный горшок на ступеньке крыльца. Подняв его, немного удивляюсь, что она до сих пор прячет под ним ключ, и вхожу внутрь.

Вторник 10.05

Я потерял ее на второй развязке — она всегда ездила быстрее, чем следовало бы, — но это не имело значения. Я уже догадался, куда она направляется, и, честно говоря, удивился — ведь прошло столько времени. Как только я вижу на улице ее машину, что подтверждает мои подозрения, проезжаю немного дальше, выключаю двигатель и жду.

Я хорошо умею ждать.

Анна выглядит не так, как сегодня утром. Она по-прежнему красива — блестящие каштановые волосы, большие зеленые глаза и маленькое красное пальто, но как-то уменьшилась. Словно это место в силах повлиять на нее физически. Она выглядит более хрупкой, такую легко сломать.

Моя бывшая никогда не любила приезжать сюда, еще до смерти нашей дочери, но она никогда об этом не говорила и не объясняла почему. После случившегося она вообще перестала куда-либо ходить, кроме отдела новостей. Анна даже покупки делала по Интернету и редко выходила из квартиры, кроме как на работу.

Она даже была не в состоянии произнести имя нашей маленькой девочки и приходила в ярость, когда я упоминал его. Она закрывала уши, как будто его звучание оскорбляло ее. В моей жизни случались вещи — совершенные ошибки, обиженные мною люди, — которые, как мне кажется, я почти полностью выкинул из головы. Словно воспоминания было слишком больно хранить, и их нужно было уничтожить. Но, несмотря на мою вину, моя дочь не из их числа. Мысленно я иногда шепчу ее имя. В отличие от Анны, я не хочу забыть. Я этого не заслуживаю.

Шарлотта. Шарлотта. Шарлотта.

Она была такой маленькой и совершенной. А потом ушла.

Когда ты понимаешь, что у тебя на что-то аллергия, вполне логично этого избегать. Так поступила Анна со своим горем. Она была занята на работе, а вне работы пряталась все время дома, пытаясь защитить себя от приступов страха, которые вызывали у нее встречи с другими людьми. Она научилась прятать свое беспокойство от других, но я знаю, что ее миром правит волнение.

Желудок начинает урчать, и я понимаю, что сегодня еще ничего не ел. Обычно у меня в машине есть что-нибудь сладкое. Если бы это знала моя покойная мама, она бы без сомнения погналась за мной с зубной щеткой-призраком. Я открываю бардачок, но вместо плитки шоколада или забытых печений, которые надеялся там найти, вижу черные кружевные трусики. Наверное, они принадлежат Рейчел — женщины не так часто раздеваются в моей машине, — хотя я понятия не имею, как они сюда попали.