Харлан Кобен - Не говори никому. Беглец

— Привет, — обратился я к ним.

— Разуйтесь, пожалуйста, — сказал тот, кто больше напоминал парня.

— Ладно. — Я скинул туфли.

— Ваше имя… — подняла брови вроде бы «она».

— Я к Кресту. Меня зовут Уилл Клайн.

Мое имя не произвело на них никакого впечатления. Наверное, новенькие.

— Гуру Крест назначил вам встречу?

— Гуру Крест?

Они молча смотрели на меня.

— Скажите, — продолжал я, — а гуру Крест — это лучше, чем просто Крест?

Ни один из юнцов даже не улыбнулся — на их лицах отобразилось крайнее удивление. «Она» ввела что-то в компьютер, оба, нахмурившись, уставились на монитор. «Он» поднял телефонную трубку и набрал номер. Ситар дребезжал все громче. У меня уже раскалывалась голова.

— Уилл…

В комнату плавной походкой вошла Ванда — стройная, в облегающем трико, с высоко поднятой головой. Главный ассистент и постоянная любовница Креста. Она была с ним уже три года. Ее трико было лавандового цвета и смотрелось просто чудесно. Ванда производила сильное впечатление: высокая, длинноногая, гибкая, красивая до умопомрачения — и черная. Да-да, чернокожая. Те, кто знал темное — в другом смысле — прошлое Креста, мог оценить этот факт.

Ванда заключила меня в объятия. И мне захотелось, чтобы это продолжалось вечно.

— Ну как ты, Уилл? — мягко спросила она.

— Получше.

Она немного отстранилась и внимательно посмотрела мне в глаза, проверяя, правду ли я говорю. Ванда была с нами на похоронах матери. У них с Крестом не было секретов друг от друга. Впрочем, у нас с Крестом — тоже. Стало быть, согласно законам математической логики, и у нас с ней.

— Он заканчивает занятие, — сказала Ванда. — Пранаяма. Дыхательные упражнения.

Я кивнул.

Она вздрогнула, как будто вспомнив о чем-то.

— У тебя есть свободная минутка?

— Конечно.

Ванда кивнула и поплыла по коридору — она была столь грациозна, что не могла просто идти. Я шел следом, любуясь ее длинной изящной шеей, оказавшейся как раз на уровне моих глаз. Мы обошли фонтан — такой огромный и разукрашенный, что мне захотелось бросить в него монетку. По пути я заглянул в один из классов. Уж не знаю, где Крест находит таких красивых людей. Они стояли в ряд в воинственной позе: лица непроницаемо-спокойны, руки вытянуты, колени согнуты под строго прямым углом.

Направо был офис, который Ванда делила с Крестом. Она опустилась в кресло — так плавно, как будто то было сделано из пористой резины, — и скрестила ноги в позе лотоса. Я сел напротив, более привычным способом. Некоторое время Ванда молчала, прикрыв глаза, видимо расслабляясь и собираясь с мыслями. Я покорно ждал.

— Я тебе об этом еще не говорила…

— Да?

— Я беременна.

— Слушай, это же здорово! — Я поднялся, готовый радостно обнять ее.

— Крест меня не понимает.

Я остановился в замешательстве.

— Что ты имеешь в виду?

— Он боится.

— Почему ты думаешь?

— Ты ведь не знал?

— Нет.

— Он рассказывает тебе все, Уилл. А об этом знает уже неделю.

Я понял, что она хотела сказать.

— Может быть, он не хотел говорить из-за моей матери и все такое…

Она нахмурилась:

— Не надо, Уилл.

— Извини.

Ванда отвела взгляд. Ее непроницаемое хладнокровие рассыпалось на глазах.

— Я думала, он будет счастлив.

— А он?

— Полагаю, он хочет, чтобы я… — Она не могла найти нужных слов. — Чтобы я прекратила это.

Я отступил на шаг.

— Он так и сказал?

— Он ничего не сказал. Только пропадает каждую ночь со своим фургоном. И взял дополнительные классы.

— Избегает тебя…

— Да.

Дверь офиса открылась без стука, явив небритую физиономию Креста. Он слегка улыбнулся Ванде — та отвернулась. Крест махнул мне рукой:

— Вперед и с песней!

Мы нарушили молчание, только когда уселись в фургон.

— Она сказала тебе, — проронил Крест.

Это было утверждение, а не вопрос. Поэтому я не стал ни соглашаться, ни опровергать его.

Он включил зажигание.

— Не будем это обсуждать.

Еще одно утверждение, не требующее ответа.

Фургоны «Дома Завета» отправляются в самые недра города. Далеко не все из наших подопечных приходят сами. При работе на выезде главная задача — установить контакт с изнанкой общества, с беспризорными, уличными детьми, с теми, кого слишком часто называют отбросами. Ребенок, живущий на улице, чем-то похож, простите за сравнение, на сорняк. Чем дольше он там находится, тем глубже пускает корни. И тем труднее его вытащить. Мы теряем детей больше, чем спасаем. И может быть, аналогия с сорняками неправильна: получается, что мы избавляемся от чего-то плохого и сохраняем хорошее. Зачастую все наоборот. Вернее будет сравнить улицу со злокачественной опухолью — раннее выявление и профилактика дают гарантию последующего выживания. Это сравнение не самое удачное, но вы поняли, что я хочу сказать.